[HAPPY NEW YEAR]

[INTRO]

Она смотрит на список гостей,
поднимает брови:
«Ты же не любишь ангелов?»
«Не люблю, — подтверждает он. —
Это неважно. В данном случае».
Она улыбается,
вспархивает с места, потягивается:
«Как знаешь.
Я уверена, ты понимаешь, что делаешь».
Он провожает ее тяжелым взглядом,
вздыхает.
«Пойду отошлю приглашения, —
говорит она,
чмокает его в щеку, —
не урони континент, милый».
«Да уж постараюсь, —
оскорбляется он,
и она понимает,
как была близка к правде.
Она уходит, танцуя, по коридору
и напевает —
это будет весело,
совершенно точно,
gaudete,  gaudete
tempus adest gratiæ
hoc quod optabamus,
carmina lætitiæ
devote reddamus!

I.

[гости]

Он подозрительно смотрит на приглашение:
«Мне казалось, твой отец меня не любит».
«Он вообще никого не любит.
В принципе, — отвечает она, расчесываясь. —
Это не повод не ездить».
Он открывает было рот,
чтобы ответить,
потом смотрит на свернутый свиток
(какая архаика!)
и видит схему, вплетенную в орнамент,
вздрагивает, морщится.
Он знает, какому царству суждено пасть,
и когда,
но начинает сомневаться,
что точно понимает значение,
потому что когда
Единый поднимает ставки,
ни в чем нельзя быть уверенным до конца.
Он подходит, обнимает ее со спины,
прижимается лбом к волосам,
вдыхает запах
— все воды твои и волны прошли надо мною —
«Да, — говорит он вслух. —
Поедем,
обязательно».

II.

[angel work] 

здоровье не лучше болезни,
счастье не лучше горя,
богатство не лучше бедности,
лучше то, что ведет к цели
[говорит он и улыбается]
так?
так
равенство
остается равенством
при перемене его частей местами,
так?
так
значит
[он улыбается шире]
болезнь не лучше здоровья,
горе не лучше счастья,
бедность не лучше богатства,
лучше — то, что ведет к цели,
так?
так
какая же это цель?
[он накрывает мои глаза ладонями,
и я вижу
как золотая спираль разгорается в черном небе,
все больше, и больше, и больше,
все шире, и шире, и шире,
как там у Орфа —
………………………..semper crescis
………………………..aut decrescis;
………………………..vita detestabilis
………………………..nunc obdurat
………………………..et tunc curat,
………………………..ludo mentis aciem
я
не могу отвернуться,
не могу не видеть,
не могу не слышать,
но он стоит за моей спиной
и
сквозь грохот музыки
я слышу шепот]

будь,
длись,
живи и процветай
долго-долго
[это очень старая шутка;
я
поворачиваю беззащитную спину
к рыдающим звездам
и спрашиваю —
зачем?
и он отвечает]
потому что я люблю тебя
пойдем

III.

[искусство войны]
«Ты хотел мне что-то сказать, отец?»
«Да, —
он медлит, хочет сказать что-то, передумывает,  начинает заново.

«Что касается правил —
запомни,
войны возможны
только с существами твоей размерности,
находящимися с тобой
в одной координатной сетке.

Ergo,
С Единым воевать невозможно,
во всяком случае, невозможно воевать и выиграть,
но
находясь внутри системы,
являясь неотъемлемой ее частью —
пока еще —
можно продолжать влиять на события.
Вот формула,
я считаю ее полезной.
«Ты
можешь в любой момент
изменить мой код
так,
что я этого не замечу,
не буду этого знать,
не запомню.
Ты
в любой момент
можешь стереть меня
и ввести в систему
более устраивающую тебя версию,
но
ты
будешь продолжать знать,
что не смог сделать это другим путем,
не стирая меня
и сделанный мной выбор.
Это
и будет мой выигрыш,
даже если
я не буду о нем помнить
после изменения кода».
[тут
он улыбается
и становится похож на тираннозавра,
которые, конечно, вымерли,
но…]
«Мы, —
подводит он итог, —
не можем сражаться с существами иной размерности,
но
их принципы
успешно делают это за нас.
Пока».
Она
слушает, хмурится —
все это требует проверки,
во всяком случае тот пункт,
в котором постулируется приоритет непрерывности личности над остальным.
«Допустим, —
говорит она,
сводя соболиные брови.
[волосок к волоску,
мраморный профиль,
как у матери,
только та
не сражалась,
даже в юности,
даже с существами
своей размерности —
а просто
подходила,
и мир тек,
тек,
тек,
сквозь пальцы, застывая заново
уже другим
под ногами
пляшущей на черепах
но этому
учить не мне]
«А люди?» — спрашивает она, нарушая паузу.
«Люди? — повторяет он, отрываясь от мыслей. —
У человека
размерность плавает.
Мы это обсудим
как-нибудь потом».

Остальные гости уже у входа.

IV.

Вообще, это все ужасно интересно,
особенно учитывая,
что ты совсем молодой ангел,
и попал сюда, строго говоря,
за компанию,
потому что твоему человеку
в таком месте в одиночку стремно,
даже если по приглашению.
Вообще, народ разношерстный,
вот, хозяин, например —
у него черный разлом внутри,
очень сложный,
он как-то добывает из него энергию,
это очень близко к тому, что делают люди,
но вслух такое точно не надо говорить,
выйдет не очень вежливо.
Но он молодец —
я вижу схему, в которую он вписан,
хозяйка — белая, в белом —
тоже видит,
и я слышу, как внутри у нее звенит
восторженное и ледяное
«сходится, сходится, сходится,
сейчас сойдется» —
но она не из таких как я, нет,
из отпавших.
Еще один — наполовину человек и человек по выбору,
а рядом с ним…
ага, собственно,
ради нее все и затевалось.
Вот она хмурится и говорит
голосом, как стекло и сталь:
«Будьте добры
объяснить, что здесь происходит».
Тут мужская часть
синхронно опускает глаза в тарелки,
и это понятно —
очень неприятно
объяснять «дилемму Авраама»
Исааку,
даже если все уже успело закончиться хорошо.
В воздухе повисает подуманное хором
«Кто-то должен сказать ей правду».
Хозяйка вздыхает
трагикомически заламывает брови,
говорит:
— Видишь ли, милая,
тебя создавали
любить и быть любимой…
Следующий взрыв ярости
совершенно логичен —
кому хочется быть
разменной фишкой
в играх высших сил
или орудием шантажа,
не имеющим своей воли?
Далее следует сложный разговор,
ради которого мы, собственно, здесь.
Мой человек, мое мертвое дитя,
объясняет ей схему —
я не слышу, о чем они говорят,
вижу только силуэты,
и еще чувствую, как стены башни —
гладкой, черной, как антрацит —
неуютно ежатся
от ее гнева.
Мы стоим на балконе —
очень красивый вид, ночное небо в горах,
и воздух,
такой, о каком мечтают,
если в подвале травят тараканов
третий день.
Мы молчим,
как молчат, когда слишком много друг о друге знают.
Тот, который человек по выбору,
достает из кармана яблоко,
начинает срезать кожуру —
просто чтобы занять руки.
Хозяин молчит и старательно
не оборачивается.
Его о многом бы расспросить —
всякий ангел-хранитель еще и ангел смерти
(или наоборот, как вот у меня вышло),
можно было много бы узнать
профессионального,
но сейчас не время —
оно и понятно,
кому же приятно узнать,
что твой город называется Омелас?
Хозяйка подмигивает мне —
она тоже знает,
как работает схема,
как можно продержаться в подвале,
если поставить
воображаемый город
между собой и темнотой —
город счастливых людей
и флагов с драконами,
алыми и золотыми,
и остров,
остров в пене прибоя и яблонь,
и еще,
еще много всего,
пока кто-нибудь не придет,
и не откроет дверь,
потому что дверь подвала
не открывается изнутри,
но для этого
нужен кто-то,
кто выберет дитя,
мертвое человеческое дитя,
вместо города
и острова
и мира
рожденных любить и быть любимыми.
Это тоже было в инструкции —
если ты один посреди пустыни,
и у тебя начинаются голоса в голове,
и предлагают царства земные,
если правильно поклонишься,
то с такими голосами
не надо разговаривать,
и, тем более,
выполнять их требования,
но это сложно.
Единый всегда ставит всем
планку, как к себе,
поэтому с ним тяжело,
если ты не один из нас —
тогда можно просто закрыть глаза,
и почувствовать внутри луч,
и как вокруг него
веретеном
кружится, кружится, кружится
все остальное,
и ты не можешь ошибиться,
потому что знаешь,
как за линией горизонта, в точке омега
все сходится, сходится, сходится —
и даже до нее,
например, вот сейчас,
когда она заглядывает внутрь,
и тишина лопается,
как елочный шар,
и все начинают спорить,
прав ли был Тейяр,
и что теперь нам всем
следует делать по такому поводу.

V.
[back again]

ну, ты знаешь,
как возвращаются из гостей
за полночь —
идешь по мосту,
ежишься
(нет, не холодно,
10-15 по цельсию,
но воздух —
как вода из родника,
холодная,
сладкая
и ломит зубы),
и еще твой друг позади
насвистывает синатру —
……….давай, соберись!
……….давай-ка не ной!
……….санта весь год следит за тобой,
……….санта — 
……….ну да, он такой!
и тебе приходится замереть,
чтобы удержать равновесие
на мосту над пропастью,
потому что плечи дрожат от смеха,
и тебе приходится закрыть лицо ладонью,
но улыбка щекочется изнутри,
но твое дыхание тебя выдает,
и вырывается,
и выпархивает,
выше,
и выше,
и выше,
туда, где в небесах три реки сливаются и сияют,
и твой спутник тебя поддерживает под локоть,
и ты понимаешь,
что с этого моста упасть невозможно —
не тебе,
не сейчас,
не здесь,
хотя бы он и был толщиной в волос