На панели больничного монитора мерцают кривые, ровно попискивает какой-то датчик.

Бледная в синеву женщина в паутине проводов, капельниц, кислородных трубок лежит неподвижно.

Доктор с логотипом Канзасского реабилитационного центра и надписью «Гудвин» на бейдже листает историю болезни на планшете.

Частная экспериментальная станция. Сбой системы, полное уничтожение всех данных. По слухам — преднамеренное.  Единственная из условно выживших.  Шок, криокома, шансы восстановления…

Доктор смотрит на мизерную цифру, морщится и опускает планшет.

Он не знает, что произошло на станции.

Он не уверен, что хотел бы знать.

 

 

Они идут.  Бесконечные гулкие переходы станции извиваются, прихотливо сворачивая то вверх, то вниз. Люминесцентные трубки под потолком трещат, и, потрескивая, гаснут.

Мрак становится беспросветным.

Она протягивает руку вперед, нашаривает пальцами гриву Первого, вцепляется в пряди. Первому не нужен свет, чтобы тут видеть.

Она протягивает руку назад, нашаривает мягкую ладошку Второго, сжимает ее покрепче.

Третий замыкает группу. Ему тоже не нужен свет. Без него даже проще. Никто не видит неподвижного металлического лица, никто не успевает отшатнуться.

Они идут в темноте — медленней, чем хотелось бы, но почти беззвучно, только Второй, спотыкаясь на ватных ногах, иногда виновато ойкает. Идти не так уж сложно — тактильная плитка чуть вибрирует под стопой, указывая направление.

Ей кажется, что из темноты кто-то смотрит. Кто-то ждет, облизываясь, предвкушая. Кто-то следит за ними. Не нужно обращать на них внимания. Нужно потерпеть…

Кажется, она случайно говорит это вслух.

Тогда Первый останавливается, чуть приседает на задних лапах и издает громовой рык. Эхо летит по коридорам, дробясь и отражаясь между стен, похожее на сорванную лавину.

— Терпеть не обязательно, — ухмыляется он. — Не обязательно, понимаешь?

Загорается тусклый свет. Первый довольно скалится во всю пасть, облизывает алым языком белые клыки. Они идут дальше, вслед за желтой линией на полу.

Время от времени по бокам возникают двери. Третий вышибает их топором — но за ними всегда пусто.  Ничего похожего на тесную клетку с крысами, где нашли Первого («Потому что надо учиться смирению, смирению и понимаю, да, дружок?»), или на терминал с мониторами, за которыми должен был наблюдать Второй («Это так странно, то, что она делает… но она же не может хотеть нам всем вреда? Я, наверное, просто не понимаю… Где мне, у меня голова соломенная! Но она говорит, что если я хорошенько постараюсь, то пойму. Пойму, ведь правда?»), или на ангар, полный ржавых механизмов, в котором неподвижно стоял дезактивированный Третий —  только глаза и жили на металлической маске, которая когда-то была лицом («Мне обещали неуязвимость и безопасность. Нельзя сказать, что это обещание не было выполнено»).

 

Наконец, они приходят в огромный зал. Колонный чертог, больше похожий на пещеру или собор, чем на лабораторию научной станции. Его заливает сумрак — зеленый, дрожащий, колеблющийся, подводный.  В дальнем конце чертога возвышается трон, и над троном в воздухе, изливая ровное, бесстрастное сияние, висит в воздухе бледно-золотой шар, сердце станции, ее средоточие, создание, превзошедшее своих создателей, справедливый, беспристрастный, не ведающий страстей, сокрытый в недрах таинственного дворца,  исполнитель желаний, великий, ужасный, единственный.

Пришедшие переглядываются, не решаясь заговорить.

— Чего ты хочешь? — спрашивает голос, исходящий от шара, обращаясь ко всем и ни к кому.

Первый жмурится, бьет себя хвостом по бокам, и, наконец, выступает вперед.

— Хррррррабрости, — говорит он.

— Хорошо, — отвечает шар.

Между ним и Первым вырастает в воздухе портал — проем в никуда, из которого хлещет свет.

Первый приседает на лапах и рычит, рычит, во всю мощь, низкий, утробный рык  отдается гулким эхом под сводами.

— Все по пррррежнему! — рявкает он. — По пррррежнему!!

— Ты не сказал «я хочу не бояться», — ровно говорит шар. — Ты сказал «я хочу храбрости».

— Аууу-ууу-ррррррррр! — рычит Первый.

Он бесится, но возразить ему нечего.

Первый подкрадывается к порталу, шевелит ноздрями, втягивая сухой электрический воздух. Тянет было к нему лапу — и отдергивает.

— Я не трус! — рявкает Первый. — Но если я не хочу? Если я не пойду?

— Иди, — ровно говорит шар. — Или не иди. Это твой выбор.

Она подходит к Первому, обнимает его крепко-крепко, и чувствует, как быстро, срываясь, захлебываясь, бьется под шкурой сердце.

— Мне страшно, — шепчет Первый.

Ему стыдно. Он разочарован. Чуда не случилось.

— Все будет хорошо, — говорит она, гладя его по тяжело вздымающемуся, как от долгого бега, боку. — Ты справишься. Я в тебя верю.

Он сглатывает. Кивает. Подбирается на месте. И прыгает — как львы прыгают в цирке через пламя.

Портал схлопывается за ним в одну точку — мгновенно, едва в белом огне исчезает кисточка на хвосте — и вслед за ним исчезает все остальное — чертог, голос, золотой шар.

Они стоят в темноте, спиной к спине, прижавшись друг к другу. Что теперь? Куда теперь?

— Да ну конечно же! — хлопает себя по лбу Второй. — Одно испытание — одно желание. Нам просто надо найти его еще раз.

— Ладно, — скрежещет Третий.

Никакого другого плана у них все равно нет.

И они опять идут, идут, идут, по путанице коридоров, кабинетов, помещений, по лабиринту, которому не видно конца и края.

Кода она выбивается из сил, они останавливаются передохнуть. Она дремлет — на разбитой кушетке в покинутом медицинском кабинете, в объемистом кресле какой-то приемной, на теплом ковролиновом полу какого-то спортивного зала — и слышит в полудреме, как над ней тихо перепираются не нуждающиеся в отдыхе Второй и Третий.

Она чувствует себя в безопасности.

Так длится, пока однажды они не сворачивают в проход, ничем не отличающийся от других — и тут взревывает сирена. Магнитное поле с силой вминает Третьего в стену, раздается металлический скрежет.

Она испуганно подхватывает на руки Второго и делает шаг назад.

— Возвращайтесь, — с трудом шевеля губами выговаривает Третий.

Она мотает головой.

Второй выскальзывает прочь  и протестующе всплескивает руками:

— Ах, нет же! — он улыбается Третьему и неловко ковыляет вперед на непослушных ногах. Магнитное поле на него не действует. Электрический разряд тоже. Откуда-то сбоку выстреливает рой металлических игл — и проходят сквозь Второго, не причиняя ему вреда. Он оборачивается и машет, из глаза у него торчит игла. Второй пытается моргнуть, не понимая, что ему мешает, вытаскивает ее, смеется и бросает на пол. Стучит себя по лбу:

— Солома, помнишь?

Ему требуется время, чтобы взгромоздиться на кресло оператора, и еще больше времени, чтобы попасть по нужным клавишам и отключить охранную систему. Они понимают, что Второму все удалось, когда Третий со скрежетом отлепляется от стены. На его месте остается вдавленный силуэт — будто заготовка для отливки.

Они проходят через три комнаты-аквариума — стены, прозрачные снаружи непрозрачные изнутри, однообразные металлические столы и стулья, привинченные к полу, слепые погасшие мониторы под потолком, динамики, из которых льется белый шум. И опять упираются в тупик.

Тупик выглядит как операторская — громоздкие пульты, экраны.

Неуютное место, но Второй просто расцветает.

— Это  же Центр! Я найду нам кратчайшую дорогу! Это же… это же все данные по программе!

Он находит операторский шлем и с трудом надевает его. Она помогает Второму подогнать его — иначе металлическая конструкция безнадежно съезжает на нос. Активирует, шлем ощетинивается антеннами. Теперь кажется, будто иглы торчат у Второго из головы. Второй начинает водить руками перед собой, управляя чем-то невидимым. Иглы неприятно шевелятся.

— Какая стройная система, — бормочет Второй. — Это восхитительно! А вот почему… ах, гиперстимуляция… дробление… первый контур… второй контур… фокусировка… стресс-система… но почему опечатано?.. счастья всем? даром?.. дыра… заткнуть дыру… первичное искажение…

Время идет.

— Оно не сходится! — почти рыдает Второй. — Но… я же перепроверил? Я все перепроверил? Оно не может так работать!

Он срывает рывком шлем, отбрасывает, утыкается лбом в  ладони.

Она садится перед Вторым на корточки, пытается заглянуть в смешное нарисованное лицо.

— Что? Что ты выяснил?

У Второго делается странное выражение — будто зрачки разворачиваются не наружу, а внутрь. Он жмурится и мотает головой, прежде чем ответить. Шевелит губами, будто что-то проговаривая. И, наконец, смотрит прямо на нее.

— Золотой шар не делает людей счастливыми. И тем более даром. — Он зажмуривается на мгновение и продолжает, — Я сделал большую ошибку при вводной. «Быть» и «ощущать» — это разные вещи. А «быть» и «казаться» — тем более.

Он поднимает голову:

— Поэтому проект был закрыт и был начат другой. Я работал над вторым… а думал, что работаю над первым. Я знал… но не понял. Знал все факты и не придал значения. Так глупо… Простите меня.  — И торопливо добавляет. — Я покажу вам, куда идти, но проводите меня к Золотому шару сначала. Пожалуйста.

 

 

— Что ты хочешь? — спрашивает шар.

Второй чуть виновато оглядывается на спутников и шагает вперед. Близоруко моргает голубыми глазами.

— Понимать! — говорит он.

— «Знать» и «понимать» — разные вещи, — говорит шар.

— Да, да, конечно, — машет руками Второй.

— Однажды понятное нельзя сделать непонятным опять, — говорит шар. — Ты помнишь об этом?

Второй несколько раз кивает, мотаются нелепые кудряшки на затылке.

— Ты знаешь, что понимание может сжечь тебя? — спрашивает шар.

— Знаю, — отвечает Второй и тут же поправляется, — Понимаю, — и сам улыбается своей ошибке.

— Хорошо, — говорит шар.

Между ним и Вторым распахивается портал.

— Спасибо! — восклицает Второй, возвращается обратно и порывисто обнимает ее, благодарно трясет обеими ладошками металлическую длань Третьего («Ты все запомнил? И карту, и коды, да? Хотя что я, ты ж никогда ничего не забываешь!»)- и, почти вприпрыжку вбегает в сияющую арку.

Арка схлопывается, сжимается в одну точку, зал исчезает — и они вдвоем с Третьим оказываются в темноте.

Третий берет ее за руку и ведет куда-то — повинуясь тому, что заменяет ему зрение. Некоторое время они идут молча.

— Знаешь, Второй, наверное, счастливей всех из нас,  — вдруг говорит он. — Во всяком случае, был.

Она может только согласиться.

 

Когда направление, указанное Вторым, приводит их к людям, они с Третьим оказываются не готовы.

Людей — в одеяниях перепутанных и странных — очень много. Кто-то неподвижно стоит, кто-то сидит, кто-то мечется, кто-то медленно бродит, и у всех — странные металлические конструкции на голове, как средневековые забрала, но глухие, без шлема, врастающие прямо в кожу.

Между людьми с шорами на глазах, дирижируя безликими ассистентами — они тоже в забралах, но поверх разноцветного тряпья на них белые халаты — бродит женщина. В руке у нее планшет. На плече у женщины сидит кошка. У кошки нет шерсти, у нее складчатая морщинистая кожа в старческих пятнах и голый крысиный хвост, изломанный на конце. Кошка открывает розовую пасть и шипит. Женщина останавливается напротив одного из людей, сидящего на полу, качает головой.

— Нельзя моргать  так часто, Стивенс,  — укоризненно говорит она. — Так ты пропустишь все самое важное.

Ассистенты вздергивают Стивенса на ноги.  Женщина приставляет датчик к его виску, откуда растет забрало.

— Вот так-то лучше, — говорит она.

Ассистенты  отпускают Стивенса. Тот обмякает.

Кто-то вдруг начинает кружиться, кружиться в нелепой пляске. Скручивает из провода петлю, цепляет ее за какую-то из переплетающихся под потолком труб. Присаживаясь, горбится под ней на стуле. Женщина подходит и рявкает:

— Выпрямить спину! Вас этому учили?!

Она оборачивается и замечает пришедших, но не выказывает удивления.

— Что тут происходит?

— Они сопротивляются, — мягко говорит женщина в белом халате, лицом похожая на печального бассета. У нее добрые, добрые и неподвижные карие глаза с темной точкой. — Он отрицают. Это ненадолго.

Третий молча сжимает ладонь на плече своей спутницы. Она привстает на цыпочки, пытаясь заглянуть в лицо женщине в белом.

— Как вы можете?! Как вы можете — так?!

— Они сами согласились, — говорит женщина. — На этот  незабываемый, полезный, прекрасный опыт, — воркует она.

— Но вы же не предупредили их! Вы же не предупредили… — она запинается, проводя рукой по лицу. Пальцы натыкаются на аккуратный металлический слот. — Не предупредили… меня?

(Кто я? Как меня зовут? Зачем я здесь?)

Женщина в белом халате укоризненно качает головой:

— В этом вся суть, деточка. Как ты не понимаешь? Это наука. Это искусство.

— Нейростимуляция?! Расщепление личности?! Разъединение контуров?!

— Мы делаем больно… ненадолго, — говорит женщина. — Это бывает… полезно. Это… нужный опыт.

Женщина протягивает руку и треплет ее по щеке.

— Ты же сама пришла к нам. Мы дали тебе шанс реализоваться, какого бы не дал никто. Ты очень талантлива, деточка. Мы очень, очень благодарны тебе за вклад.

От прикосновения она содрогается.

Третий железными пальцами отодвигает ее за спину и выходит вперед.

— Это должно прекратиться, — говорит он.

Женщина смотрит на него укоризненно:

— Ты разве не помнишь, как был несчастен, пока не попал сюда? Мы дали тебе покой. Мы делаем людей счастливыми.

— Я не знаю, что такое быть счастливым,  — говорит он.

— Посмотри, — женщина поводит рукой.

Между разбитыми, опрокинутыми столами исцарапанные, всклокоченные люди кружатся в хороводе, и тот, кого называли Стивенсом, между них.

— Прекрасно! — восклицают они. — Прелестно! Гениально! Замечательно! Восхитительно! Великолепно! Богически!

— Видишь? — ласково улыбается женщина. — Все хорошо. Почему бы тебе не присоединиться? Для талантов у нас всегда есть место. Кто тебя еще так поймет, как мы? Кому ты еще будешь так нужен? Люди у нас счастливы. И… не-люди тоже. Не-люди, — ее улыбка делается еще шире, еще ласковей, —  особенно.

Она смотрит на Третьего. Третий смотрит на нее.

Третий вдруг поднимает руку и указывает пальцем на одного в хороводе. Он в черном мундире, и у него свастика на лице.

— Кто это? — спрашивает Третий.

— О, — говорит женщина. — У него сложная история. Его сломали, не унизив, представляешь? Трудная судьба… возможно, у нас он что-нибудь поймет… может быть… наше искусство открывает двери для невозможного.

— Я всегда хотел петь, — говорит вдруг Третий. — Вот, послушай.

Он издает невыносимо фальшивую ноту — будто ржавая дверь скрипит.

— Ну, как тебе? — спрашивает он.

— Прекрасно! — говорит женщина. — Есть над чем поработать, но у нас тебе откроются все возможности!

Третий вдруг смеется — хриплым металлическим смехом.

— Нет,  — говорит он.

Он подходит к пульту и набирает код.

Раз. Два. Три.

Раздается шум — будто обрушивается плотина.

Люди начинают исчезать.

Женщина всплескивает руками:

— Ты жестокий! Бессердечный! Бессовестный! Неблагодарный!

— Да, — говорит Третий.

Она исчезает последней.

 

Третий поворачивается к той, что стоит у него за спиной.

— Ты плачешь? — спрашивает он.

Она кивает.

— О ком?

Она отвечает шепотом:

— О всех.

— Хорошо, — говорит Третий. — Потому что я не могу.

 

Они идут дальше. Коридор опять приводит их тронному залу, залитому зеленым светом, будто водой. На возвышении крутится, переливается золотой шар.

— Чего ты хочешь? — спрашивает голос.

Третий бросает на нее беспомощный взгляд. Она ободряюще сжимает металлическую ладонь — и отпускает ее. Третий делает шаг вперед.

— Любящее человечье сердце.

— Ты думаешь, оно сделает тебя счастливым? — спрашивает голос.

— Я знаю, что оно с большой вероятностью сделает меня несчастным,  — говорит Третий.

— Ты перестанешь быть неуязвим, — говорит голос. — Ты станешь слабым. Тебе будет больно.

— Да, — говорит Третий.

— Хорошо, — отвечает голос, исходящий от шара.

Между ним и Третьим распахивается арка портала. Он оборачивается на миг, медлит, взмахивает рукой — и шагает в свет.

Портал схлопывается и гаснет.

Гаснет все.

Она остается одна. Вытягивает руки перед собой, пытаясь нашарить стены — но их нет. Никого, ничего нет.

Она вытягивает носок и ощупывает пол перед собой. Под ногой вздрагивает тактильная плитка. Если бы было светло, можно было бы увидеть, что она желтая. Но сейчас темно. Она идет вперед  — осторожно, поводя руками вокруг — но под руками только воздух.

Она не знает, сколько проходит времени. Она только знает, что должна идти. Что останавливаться нельзя.

Однажды она сворачивает и перед ней распахивается проход. Сумрачный зеленоватый проход между готическими сводами, где свет мерцает, как из-под воды, и над троном в сумраке холодно сияет золотой шар.

Она впервые стоит перед ним одна.

— Твои спутники — это ты и ты — это они, Элли, — говорит шар. — Ты создала их, чтоб они защищали тебя — и вот их нет. Чего хочешь ты?

Она  — светлые косички, клетчатое платьице, красные башмачки — стоит посреди огромного, гулкого чертога, уходящего бесконечно ввысь, перед троном, над которым парит шар из огня. Тень от ее туфелек тянется наискось вверх — и сливается с тьмой, клубящейся где-то под сводами.

— Домой, — говорит она.

— Разве это не твой дом? Не твой Изумрудный Город? Не твоя Волшебная Страна? — спрашивает шар. Он вспыхивает ярче, освещая витражи, и колонны, и переходы, и арки — все сумрачное, малахитовое, изумрудное, бирюзовое.

Она подходит к нему ближе. И ближе. И ближе. Протягивает руку к пламени.

— Это не мой дом, — говорит она. — Это я сама. Так же, как ты. Мой дом — снаружи. Мой дом — больше меня.

Она касается огня — и сливается с ним.

 

На панели больничного монитора всплескивают кривые, поднимает писк какой-то датчик.

Бледная в синеву женщина, опутанная проводами, капельницами, кислородными трубками, вздрагивает и распахивает глаза.

Доктор с надписью «Гудвин» на бейдже наклоняется к ней:

— Добро пожаловать обратно, Эллен Смит.