«- Хорошая байка.
— Про кенгуру? Это неправда. Но хорошо иллюстрирует мою точку зрения».
(цы) «Прибытие»

На днях прямо в нескольких местах поспорили о необходимости буквоедства (или его отсутствия) в книжках, и как-то вот прямо захотелось суммировать:)
В чем в принципе состоит сложность с художественными произведениями?
В том, что любое художественное произведение в принципе условно. Вот возьмем картины, например — они же плоские! Вы видели когда-нибудь плоских людей? Нет? Не видели? А опера? Вы когда-нибудь видели, чтобы человек, которого пырнули кинжалом в легкие, пятнадцать минут подряд пел о том, как он умирает?
Отлично, давайте сделаем все _максимально_ правдоподобно, говорит какой-нибудь гиперреалист и с треском проваливается в «зловещую долину». Примерно как-то так:

И это в буквальном смысле цветочки, потому что гиперреалистичные скульптуры новорожденных младенцев с максимально тщательным соблюдением всех физиологических подробностей я вам смотреть не советую. Во всяком случае, за завтраком:)
Красива ли роза, нарисованная Килингом? Да. Достоверно ли она изображена? Да.
Совпадает ли впечатление от нее с впечатлением от настоящей белой розы, сорванной с куста?
Нет.
А почему?
А потому что в реальной жизни практически никогда не бывает так, чтобы обычный человек оказался в ситуации, когда одна-единственная роза нависает над ним, застилая весь прочий белый свет до такой степени, что он воспринимает ее во всех ее гиперреалистических подробностях. И от этого картина приковывает внимание, но впечатление от нее какое-то… ну, мягко говоря, не такое, как вот тут:

(Франс Молтермань, «Белые розы»)

И уж точно не такое, как вот тут:

(Мане, «Две розы на скатерти»)
Никакой тебе повседневной расслабленности, в общем. И даже не бытовой букет в вазе. Белая роза атакуэ.
То есть, что важно — _реалистичность_ изображения происходящего совершенно не равна _реалистичности_образа, который складывается при столкновении с художественным произведением.
У пчелок с бабочками, в смысле, с текстами, то же самое: все, что появляется в тексте, в идеале появляется не просто так, а преследуя определенную художественную задачу.
Именно поэтому, кстати, вся любовная лирика просто битком набита ботаникой. Вот взять Вильяма нашего, скажем:

Во сколько раз прелестней красота,
Когда она правдивостью богата.
Как роза ни прекрасна, но и та
Прекраснее вдвойне от аромата.
Шиповник цветом с алой розой схож,
Шипы такие ж, тот же цвет зеленый,
Как роза, он приманчив и пригож,
Когда его распустятся бутоны;
Но он красив лишь внешне. Оттого
Он жалок в жизни, жалок в увяданье.
Не то у роз: их вечно естество,
Сама их смерть родит благоуханье.
Пусть молодость твоя пройдет, мой друг,
В моих стихах твой вечно будет дух.

В оригинале Шекспир использует очень меткое выражение:
And so of you, beauteous and lovely youth,
When that shall vade, by verse distils your truth.
Померкнет, мол, прекрасная юность, но стихи извлекут из нее и сохранят истинную суть. Что они, собственно, и сделали (правда, так, что до сих пор идут борения, кому эти тексты были все-таки посвящены:)

Именно в этом и состоит принципиальное отличие фикшна от нон-фикшна: художественная литература ориентирована на передачу образов, эмоций и опыта, а не фактов. Газеты, энциклопедии и справочники в первую очередь передают факты (в идеале, разумеется:) И именно в их случае важно, чтобы никто не падал вниз стремительным домкратом. А то будет как в воспоминаниях Юн Чжан, когда все колхозники сначала повелись на пропаганду, что в стране бесконечные запасы, и съели зерно, предназначенное для посева. А потом начался голод и они все едва не вымерли.