Кэти сидит за столом и рассматривает стоящую перед ней чашечку с эспрессо. Чашечка маленькая, белая, толстостенная, и на ней сбоку напечатанный голубым и выцветший почти до неразличимости герб — скрещенные якоря в венке не то из листьев, не то из перьев и подпись — «Ю.Эс.Эс.Хоуп»

Стол длинный, металлический, по обе стороны от него — скамейки, тоже металлические, только с деревянными рейками, прибитыми сверху. Все это приварено к полу.

Столов таких много — кажется, это столовая. Гигантская столовая человек на тысячу, но кроме Кэти, в ней никого нет. В огромные окна льется тихий свет. Кэти поднимает голову от чашечки и смотрит наружу — там видно безоблачное небо до самого горизонта и пустой океан, такой спокойный, что даже «барашков» нет. Все как в старом фильме «Доктор Но» — холодновато-серебристо-серое. Элегантное. Надежное. Древнее.

Кэти прямо чувствует, какой старый этот корабль. Какой огромный.

Тишина нарушается — мимо стола Кэти идут два морячка. У них в руках металлические поддоны с грудой ложек и вилок, и все это на ходу гремит и звенит, когда один из морячков встряхивает поддон, чтоб нести было удобнее. Они останавливаются у стола Кэти и приветливо ей кивают.

Морячкам на вид лет 18-19, Кэти тридцать и они кажутся ей почти непристойно молодыми. Как можно доверять детям такую громадину? У морячков безалаберно расстегнутые кители с двумя рядами серебряных пуговиц и головы, побритые так, что видно все неровности черепов.

— Что это за корабль? —  спрашивает Кэти.

— Ну,- говорит один, — Он как бы военный…

На лице у него веснушки, и, если приглядеться, то видно, что щетинка на черепе рыжая.

— Или как бы учебный, — добавляет второй морячок, с глазами голубыми и круглыми, как у совенка.

— Или как бы спасательный… — добавляет первый, и подхватывает свой поддон. — Вы уже все, мисс?

Кэти оглядывается на нетронутую чашечку кофе.

— Да, — говорит она.

 

 

Кэти стоит босыми ногами на коричневом кафеле. Перед ней спуск в бассейн метров пять на десять. Вода в нем не такая, как в океане, а ржавая и матовая. Она вспоминает какой-то шарлатанский спа, в котором считалось, что добавление железа в воду для купания полезно для здоровья. Кэти сомневалась в этом тогда, сомневается и сейчас.

По бурой воде плавают плоские снежно-белые хлопья размером с лист бумаги, похожие на досточки, которые выдают на занятиях по плаванью детям. Рыжий морячок сидит на краю бортика, свесив ноги вниз, вылавливает их по одному и ловко складывает втрое, как складывают письма, прежде, чем засунуть их в конверт.

— Что это? — спрашивает Кэти.

— Ну, это как бы билет, — поясняет морячок. — Ну, или как бы повестка… или как бы такая штука, чтобы держаться на плаву… — он смущается, запутавшись в собственных объяснениях, и начинает ровнять ногтем сгибы. — Вы извините, что мы вас привлекаем, но без вас мы их просто не найдем. Вы же не против? — Он протягивает Кэти «как бы повестку». Она берет ее в руки, на ощупь она из тонкого пластика, похожего на обертку для букетов — как бумага, только шершавая, из множества переплетающихся нитей, сплавленных в одно. Ржавые капли скатываются с нее, не оставляя следа.  Листок чистый, только сверху выдавлено: «Александр Поуп». Кэти с сомнением смотрит на надпись и с еще большим сомнением — на ржавую воду.

— Вам не обязательно, — упавшим голосом говорит морячок. — Если не хотите.

Кэти оглядывается назад, держась за поручень лесенки в бассейн. За ней стоит целая очередь из женщин, и у всех такое же выражение лица — сомнение пополам с чувством долга. Ну, точно как спа. Правда, в спа ее бы уже торопили. Но женщина за ней — высокая, лет под пятьдесят, с костлявыми плечами, в желто-красном парео с цветами — ее не торопит.

Кэти вздыхает.

— Ладно, — говорит Кэти. — Надо — значит надо.

Она плюхается в воду. Бассейн мелкий, едва по грудь. Вода теплая.

Морячок на бортике облегченно улыбается.

— Вы поднырните, — говорит он. — А там просто позовите вслух, он и выйдет.

— Ладно, — говорит Кэти. Набирает в грудь побольше воздуха и ныряет.

 

И оказывается в каком-то коридоре. На ней совсем не купальник, а обычные джинсы, плащ и ботинки, все совсем сухое. Воды вокруг нет и в помине. Она оглядывается назад — сзади маячит лестница, обычный металлический трап, узковатый, правда, и над ним — квадрат света. Свет тот же серебристо-серый, из джеймс-бонда, и вот он трепещет и колеблется, будто смотришь на него из-под воды. От этого зрелища начинает слегка укачивать (и хотеться пить), Кэти поскорее отворачивается. Впереди темный коридор без развилок, похожий на недра какого-то бункера. Повестка слегка в ее руке слегка светится в темноте.

Кэти делает несколько шагов по коридору и кричит:

— Александр Поуп! Александр Поуп!

Никакого ответа.

Кэти идет вперед, нервно помахивая повесткой. Лампочки посажены очень редко и горят очень тускло.

Еще заблудиться тут не хватало, мрачно думает Кэти.

— Александр Поуп! Александр Поуп!

Коридор сворачивает куда-то. Кэти чувствует, что впереди помещение — большое и просторное, как подземная стоянка или ангар, но увидеть этого не может  — ни зги не видно.

Из темноты выступает кто-то.

Так, думает Кэти.

— Александр Поуп? — спрашивает она, стараясь говорить как можно четче.

Фигура кивает.

Это кто-то в какой-то странной шинели до пят. Лица не разглядеть. Если честно, Кэти рада.

— У меня для вас повестка, — говорит она и протягивает вышедшему бумагу.

Тот вцепляется в нее.

Кэти не выпускает своего конца, разворачивается и идет обратно. Ей не хочется прикасаться к нему, но вывести его обратно она намерена.

Он очень быстро оказываются у трапа. Кэти оборачивается, наконец, выпускает повестку из рук и тыкает пальцем наверх:

— Вам туда.

— Да, — тихо говорит человек.

Кэти оборачивается и всматривается в него внимательней. Под квадратом света лицо его, наконец, делается отчетливым. Приятное лицо. Совсем незнакомое.

— Я — Александр Поуп, — говорит человек. — Но я — не он. Не ваш отец.

У Кэти пересыхает во рту. Она не знает, что ответить.

Поуп крутит повестку в руках, прячет ее во внутренний карман шинели.

— С этим я смогу выбраться в любой момент, — говорит он. — А вы сверху, вам и повестка не нужна.

Кэти кивает. У нее по-прежнему нет слов.

Поуп переминается с ноги на ногу, на его нервном, подвижном лице отражается борьба. Наконец, он говорит:

— Пойдемте. Я вам помогу.

Он решительно берет ее за руку и ведет обратно.

 

Он приводит ее в ангар. Или гараж. Или бункер. Или зал ожидания. Тут нет окон, свет идет от тускло-желтых лампочек, свешивающихся сверху на каких-то проводах. В нем маются люди — все мужчины, все немного старше Кэти, лет по 35-40, все в этих странных шинелях невнятного защитного цвета. Они не разговаривают, ничего не делают, просто стоят, прислонившись к стене или огромным квадратным колоннам, подпирающим низкий потолок, или сидят на обшарпанных пластиковых креслах, приваренных друг к другу рядами.

Когда они приходят, головы начинают медленно поворачиваться к ним.

— Она ищет своего отца, — говорит Поуп.

Люди поднимаются и начинают медленно их окружать. Лица их неразличимы, это мешает Кэти ужасно.

— Так, — говорит Кэти. — Уговор такой — вы помогаете мне найти отца. Я помогаю вам выбраться отсюда.

Их человек семьдесят. Или, может, сто. Кэти совершенно не уверена, что сможет вывести отсюда такую ораву, но сейчас не время сомневаться. Возьмемся за руки цепочкой, думает она. Должно будет сработать.

Это было в какой-то детской сказке про гуся. Кажется.  Она отгоняет лезущую в голову ерунду — верный признак паники.

— Да неправда это все, — говорит кто-то. — Никого она не ищет.

Кэти посылает в адрес голоса гневный взгляд.

— Не веришь — не надо, — сквозь зубы говорит она.

Что там говорил морячок? Надо звать. Значит, надо звать.

— Александр Поуп! — кричит она. — Александр Поуп!

Окружающие смотрят на нее — молча, почти не шевелясь, выжидательно.

Кэти медленно идет между квадратных колонн.

— Александр Поуп! — кричит она. — Александр Поуп!

И, наконец, отчаянно:

— Папа!

Кажется, где-то в конце коридора от ее крика падает штукатурка. Ничего не происходит. Кэти чувствует себя полной дурой.

— Ну, я же говорил, — бормочет кто-то.

Кэти чувствует, как ее охватывает злость.

— Так, — говорит она. — Построились все!

Люди неохотно, но повинуются. Они медленно выстраиваются неровной цепочкой.

— Слушать сюда! — гаркает Кэти, как сержант из фильма. — Я! Люблю! Своего! Отца!

Это заявление ее саму удивляет. Никогда она такого не говорила и не думала. Это вообще правда?

Лет в шесть, наверное, было правда.

Лет в шесть она видела его в последний раз. Он приехал, вручил ей пять баксов. Это было круто, она хотела купить себе радужную пружинку-слинки, он уже у всех были, а у нее нет. Но он потом выпросил  эти пять баксов обратно, потому что было очень надо. Очень надо было на выпивку. Выпивка его потом и прикончила.

На похороны Кэти не пошла. Мать наврала всем, что Кэти боится мертвецов. Мертвецов Кэти не боялась никогда. Что чертовски здорово, учитывая обстоятельства.

— Его! Зовут! — Кэти вдруг становится страшно, что она все напутала. Что на самом деле нет никакого Александра Поупа, кроме того, про которого все уши прожужжали в колледже. Она сглатывает, но продолжает. — Александр! Поуп!

Как я его вообще узнаю, паникует Кэти. Как он выглядит вообще?

Она пытается что-нибудь вспомнить. Вот ей шесть. Вот они сидят на полу у шкафа. Шкаф отделан под дерево, у него медная ручка «язычком», который Кэти нравится крутить вверх-вниз. Нижнее отделение — ее. Там лежат комиксы «Мой милый пони», книжки-малышки размером с ладонь с детскими стишками и коробка с игрушечной мелочью. Гордость Кэти — красный паровозик из «Киндера». «Киндер» привез Винс, мамин  друг, из Италии. «Киндеры» нельзя ввозить, поэтому он провез его в  ботинке. Получилось шоколадное яйцо всмятку. Но шоколад все равно можно было отскрести от пластиковой капсулы и съесть. А потом все они собирали поезд с вагончиками по свернутой в трубочку инструкции. Жалко только, что черные колесики постоянно выпадают, пара уже потерялась…

О чем я думаю, с тоской одергивает себя Кэти.

Но что-то я помню? Что-то же я помню?

Вот мы сидим на ковре у шкафа. Волосы, черные, чуть вьющиеся, как у хиппи. Улыбка, мягкая, чуть заискивающая.

— Винс — твой новый папа? — спрашивает он.

— Нет, — презрительно отвечает Кэти. Винс — это Винс, а папа — это папа, он не может быть новым или старым. Почему взрослые такие идиоты?

— Ясно, — отвечает он. — Дай мне пять баксов, пожалуйста. Очень надо. Я потом отдам.

Она открывает шкаф, достает коробку с игрушками, достает стопку  маленьких книжек, лезет рукой в щель между стопкой комиксов и стенкой шкафа, достает деньги и протягивает ему.

— Спасибо, — говорит он. Улыбка его делается еще более заискивающей.

Кэти моргает. Она стоит посреди темного бункера черт знает где. Перед ней стоит строй мертвецов в шинелях и чего-то ждет.

— Его зовут Александр Поуп, — говорит мертвецам Кэти. — Мне было шесть лет. Он… был.  И я его найду.

Голос у нее предательски дрожит. Мертвецы молчат.

— А, может, и не врет, — лениво тянет кто-то за ее спиной. Кэти оборачивается. Лицо подошедшего тоже не разобрать. Вместо шинели у него гусарский ментик, наброшенный на одно плечо. Позолота на галунах взялась прозеленью. — Явно ведь не из наших. Да и садят таких отдельно.

Это правда. Вокруг почему-то одни мужчины, не сильно старше Кэти, лет по 35-40.

Кэти подбирается.

— Ты знаешь, где он?

— Может, и  знаю, — тянет ментик. — Только если тебе нужен козел отпущения…

— Мне не нужен козел отпущения, — злобно шипит Кэти. — Мне нужен мой отец.

— Ладно, — говорит ментик. — По рукам.

Кэти протягивает руку, он шлепает по ней — слишком современный для гусара жест.

Сзади раздаются шаги.

Кэти оборачивается и видит женщину в форме.

Она явно с корабля — Кэти понимает это по ее выправке, по почтовой сумке, которая висит на боку, по тонкой светящейся линии, которая обводит женщину, как контуром. За ее спиной в паре шагов — трап, которого раньше не было, и парящий над ним зыбкий квадрат света. От него ложится на пол яркая белая полоса, как отрезанная ножом.

Женщина протягивает руку Кэти:

— Повестка передана, — говорит она, протягивает Кэти руку и касается ее — легонько, двумя пальцами.

 

 

Кэти просыпается дома, в  своей постели и смотрит в потолок.

— Хренассе глубины подсознания, — говорит она вслух. Потом вспоминает дату и добавляет, — Хренассе себе Хэллоуин.

Кэти становится неуютно. Кэти роется в памяти, выковыривает оттуда молитву и читает, на всякий случай.

Потом прижимает к груди подушку и засыпает, лежа по стойке «смирно».

Ей снится плеск воды и урчание двигателей.