От Каэр-Динен до озера Мирддин шел через Аннуин, сложно было удержаться.

Понятно было, конечно, почему Круг настолько вкладывался в транспортную сеть — флипперы, дороги, порталы… слишком легко потеряться, слишком легко попасть не туда, куда ты намереваешься, а туда, куда хочешь. Слишком легко забыть, кто ты, потерять себя во времени и пространстве.

У озера, конечно, было название — Тегид, но в Аннуине он об этом не помнил. Точнее, он не помнил, что есть другие озера вообще — и, следовательно, оно не нуждалось в имени.

Его вынесло на вершину горы — той самой, откуда он помнил вид лучше всего. Река, вершины деревьев, полумесяц озера. Здесь было спокойно — не наведенным, болотным спокойствием Каэр-Динен, а другим, полным пространства и воздуха. Будто где-то рядом работал генератор белого шума — а теперь выключился. Он уже привык к мыслям и чувствам людей, гудящим на периферии, привык от них отстраиваться — и теперь, когда они исчезли, чувствовал странную невесомость, не встречая сопротивления при каждом движении. Здесь было ровно одно присутствие, тихо разлитое между скал и сосен.

— Здравствуй, — сказал он в воздух. Луч прошел сквозь облако, в разломе между камнями рубиново блеснула брусника. Мирддин нагнулся сорвать ягоду, и она брызнула между пальцами алым.

Он начал медленно спускаться по крутому склону, осторожно раздвигая ветви.

Нельзя было придумать место, более непохожее на город Солнца.

Место, слишком хорошее, чтобы быть правдой.

От этой мысли он поскользнулся, чуть не потерял равновесие и проехался вниз боком.

Неужели такого краткого контакта с человеком достаточно, чтобы в тебя так впечатались его мысли? Что муштра и бессмысленные страдания — это норма? Или это после Аннуина все кажется таким зыбким?

Нимуэ стояла на пирсе.

До боли можно было вглядываться — как проходит сквозь тонкую кожу свет; как переливается толчками по венам багряная и алая кровь; как танцуя, сдвигаются позвонки, как перетекают одна в другую линии — кто ты? как случилось, что ты — это ты? что ты делаешь, что мир так закручивается вокруг тебя спиралью? как это сохранить, удержать, сберечь за пределами времени?

«Что мне сделать для тебя?»

Брови ее взлетели вверх.

«Будь. Все остальное, что мне нужно, я могу сама — или никто не может. Почему ты спрашиваешь?»

«Я хочу успеть. Пока помню, что это важно».

Потому что нет ничего, что ты не можешь забыть, когда становишься ветром.

Я вода (вода, вода), пришел ответ.

Я вокруг тебя (тебя, тебя).

Я внутри тебя (тебя, тебя).

Ты не можешь потерять меня (меня, меня, меня).

Капли стекали за шиворот,  по позвоночнику, их приходилось смаргивать.

— У тебя опять дождь, — сказал он одними губами.

— Я и есть дождь. Так же, как ты — ветер. Это не отменяет всего остального.

«Пока не отменяет. Пока».

Она была совсем легкая. Совсем хрупкая. Как все, лежащее в четырех измерениях.

 

Прошло семнадцать дней, прежде чем пришло долгожданное сообщение. Мирддин перечитал его два раза и принялся искать ботинки.

— Мне нужно в Каэр-Динен, — сказал он.

Нимуэ обернулась. Она стояла посреди запутанного переплетения голографических нитей, мембран и сфер, то замирая, то двигаясь с ними в одном сложном слитном ритме. Собственно, это была «Сибилла», программа, собирающая информацию по определенной сфере через своего пользователя. Дану, привязанные к каким-то природным объектам, обычно перерабатывали эту информацию подсознательно, программа же вытаскивала данные наружу и переводила их в статистику, которой могли пользоваться и посторонние. Она же собирала данные о здоровье — с определенного момента взаимовлияние начинало идти в обе стороны, сбой в экологии мог плохо сказаться на самочувствии — и наоборот. Со стороны работа с «Сибиллой» выглядела больше как танец или медитация; смотреть на это можно было долго.

— Я с тобой, — сказала Нимуэ, выключая программу.

— Ты уверена? Мне казалось, что умирающих людей с тебя в прошлый раз хватило.

— Уверена. Во-первых, я хочу посмотреть, как с этим разбираются профессионалы и понять, что я делала не так. А, во-вторых, мне интересно.

 

Сюрпризы начались немедленно по прибытию — в нужной палате, рядом с обещанной капсулой их ожидала женщина в зеленом платье и рыжими косами, уложенными вокруг головы.

— Помона, — Нимуэ поджала губы.

— Нимуэ, — женщина приветствовала ее кивком.

— Что ты вообще тут делаешь?

Помона слегка поморщилась:

— Вран был так добр, что подыскал мне место. Кроме того, тут прекрасные биолаборатории… и стражи на каждом углу. Полагаю, что последний фактор был решающим.

— Полагаю, что так.

— Все это хорошо, — вклинился Мирддин, — но я по прибытии общался с Эурон. Причем тут ты?

Помона усмехнулась:

— Ну конечно, Каэр-Динен кишит специалистами по человеческим самоубийцам, и все они так и рвутся заниматься такой интересной темой.

— Он себя не убивал, — сказал Мирддин. — Его немного придушили, и потом его еще пришибло складывающимся локусом.

— Это не так важно. Важно, что он не хочет жить.

Мирддин задумчиво посмотрел на возвышающуюся посреди палаты капсулу. За прозрачным пластиком покоился Гвальхмаи, очень похожий на статую самого себя, строгую и бесстрастную. Мирддин мимолетно подумал, что паренек приблизился к своему идеалу настолько близко, насколько возможно: сама безупречность, эталонный выставочно-музейный экземпляр. Причем даже в витрине.

Помона щелкнула пальцами, над капсулой в воздухе всплыла разноцветная схема.

—  Принципиальная разница между нами и людьми заключается в том, что их тела — не производная от их личности, а во многом наоборот. Органика, с которой они рождаются, определяет характер как минимум наполовину, и именно тело выступает у людей интерфейсом, через который они взаимодействуют с реальностью. Они не взаимодействуют с миром напрямую. Каждый человек создает модель мира внутри себя на основе сигналов, регистрируемых извне телом. Это дает двоякий эффект — с одной стороны,  человек гораздо меньше связан своими решениями, их эффект может быть отсрочен, слова и клятвы человека не имеют над человеком силы физического закона, и так далее. За счет этого человек может существовать в условиях гораздо большего искажения, нежели мы: в тело встроен ряд автоматических систем защиты.  С другой стороны, именно за счет этих систем человек питает иллюзии на счет себя и окружающих.

Когда человек расстается с телом, дух его начинает воздействовать с миром напрямую. Все фрагменты в модели мира, которые не соответствуют реальности, выгорают. Это чрезвычайно травматический процесс, если верить человеческому фольклору.

— Геенна огненная, — сказал Мирддин.

Помона покосилась на него:

— Именно. И вот тут у меня для тебя плохие новости, — она указала на золотистую голограмму над капсулой, повторяющую силуэт лежащего. — Дух тебе каким-то образом удалось вытащить из Аннуина, что очень странно, — Помона повела рукой. Под золотистой голограммой появилась красная. —  Тело мы восстановили, это было, в принципе, несложно. А вот с душой проблемы.

Помона повела ладонью, на пересечении золотого и красного слоя возник оранжевый. Помона развернула проекцию. Картинка выглядела удручающе. Мирддин подумал, что как-то так, наверное, выглядел бы ракетный двигатель, если бы кого-то угораздило сделать половину деталей из папье-маше, а потом зачем-то его запустить.

— У него выжжено все, — сказала Помона. —  Ни одной действующей связи, которая бы соединяла его с миром. То, что шло от него, было вполне доброкачественное, но упиралось в иллюзии, поэтому связи не образовалось.  Все, что шло к нему, шло не лично к нему, а к нему, как к функции.  Поэтому связи не образовалось тоже. А когда он это осознал — он перестал хотеть жить.

— И какой прогноз? — мрачно спросил Мирддин.

Помона хмыкнула.

— У тебя есть под рукой святой, способный организовать нисхождение благодати?

Мирддин подумал про Блейза. Про него, конечно, ходили слухи, но, во-первых, сам Блейз их упорно отрицал, а, во-вторых, в любом случае, благодать  не магия — в таких делах никогда нельзя знать наверняка.

— Нет, — ответил он.

— Ну, значит, у этого бедолаги есть только один вариант — заращивать дыры самостоятельно. Это будет долго, мучительно, очень трудно и на это уйдет вся его недолгая человеческая жизнь. А в процессе он будет цепляться этими своими дырами за всех окружающих и провоцировать дальнейшие беды и разрушения. Зачем он тебе вообще сдался, кстати?

Мирддин скрестил руки на груди.

— Допустим,  у меня в детстве щеночка не было,  и я теперь наверстываю.

— Если уж он тебе так дорог, я бы предложила полностью затереть личность и начать строить все заново с нуля. Но это лет пятнадцать минимум.

Мирддин поперхнулся.

— Ничего себе метод.

— Самый простой и милосердный способ о нем позаботиться, — сказала Помона, — это просто отключить аппаратуру, снять печати и позволить Единому самому с ним разобраться.

Мирддин скривился и уставился на капсулу. У него мелькнуло нехорошее ощущение, что Единый уже нашел способ разобраться со злосчастным Гвальхмаи, и что этим способом является как раз он, Мирддин.

Он отогнал эту мысль как параноидальную.

— Не могу сказать, что я высокого мнения о людях, — сказала Помона, — но этот человек — отдельное существо, и заставлять его жить и мучиться из-за того, что ты хочешь почувствовать себя благодетелем…

Бац! За спиной Помоны с грохотом взорвалась ваза с цветами, осыпав всех брызгами, осколками стекла и ошметками зелени.

— Мы его забираем, — заявила Нимуэ, развернулась и вылетела в коридор.

Мирддин стряхнул с плеча стебель и чуть развел руками:

— Мы его забираем. Оформи все, пожалуйста.

Нимуэ он нашел у фонтана в холле — она, мрачно прикусив ноготь, смотрела на танцующую воду. Под ее взглядом струи изгибались и дрожали, как линии кардиограммы.

— Что это было? — спросил Мирддин.

Нимуэ вскинула голову. Ноздри у нее трепетали.

— Рассуждения Помоны о «жить и мучиться» я уже слушала. И мне не понравилось.

Мирддин присел на бортик фонтана рядом:

— И что ты предлагаешь?

— Раскупорить его и спросить словами. Если он не захочет жить — пусть кончает с собой сам. Если захочет — отправишь его обратно к диким племенам, или откуда ты там его вытащил.

Мирддин подумал, что ни Гвальхмаи, ни остатки выживших не будут от этого сильно счастливы, но альтернативы он  тоже не видел.

— А Помоне, — закончила Нимуэ. — я вот такой камышинки не доверю, — она продемонстрировала Мирддину мизинец.

Мирддин не выдержал и засмеялся. Потом поймал ее за руку и притянул на бортик рядом с собой:

— Садись. Сейчас нам отгрузят этот гроб хрустальный и посмотрим, что мы сможем сделать.

 

На то, чтоб доставить капсулу на озеро и установить ее в свободном домике ушло оставшиеся полдня. Остальным решили заняться с утра.

Заснуть ему так и не удалось. В  конце концов, он аккуратно высвободил плечо из-под щеки Нимуэ, поднялся и вышел к озеру.

В темной антрацитовой воде отражались звезды. Где-то вдали ухала ночная птица. Между созвездий, подмигнув, прошел зеленый огонек — спутник.

Мирддин поколебался и все-таки набрал на комме Эльфина.

Через некоторое время включилось видео и показался отец. Эльфин был сонный и кутался в халат.

— Как определить присутствие Единого в ситуации? — спросил Мирддин.

Эльфин зевнул.

— Технически, Единый присутствует вообще в любой ситуации, поскольку придает бытие всему происходящему.

— Нет, я про вмешательство. Ну, там…  чудеса, все такое…

Эльфин аж проснулся:

— Чудо — это ненаучное понятие. Есть события с крайне малой вероятностью, но у любого такого события есть объяснение, основанное на мировых законах.

— Я не об этом. Как определить, что Единый от тебя чего-то хочет?

Эльфин фыркнул.

— Если тебе кажется, что Единый от тебя лично что-то хочет, значит, у тебя мания величия.

— У меня не мания величия, — грустно сообщил Мирддин. — У меня паранойя.

Эльфин чуть улыбнулся:

— То, что ты в принципе способен задаться таким вопросом, как раз твою свободу воли и доказывает. Так что, когда ты проклинаешь какой-нибудь народ — будь уверен, что ты это делаешь по собственной инициативе и это целиком на твоей совести.

— Ну спасибо, папа, — с чувством сказал Мирддин.

Эльфин опять зевнул:

— Пожалуйста. Еще какие-нибудь экстренные философские вопросы?

Мирддин ощутил укол совести.

— Пока нет. Извини, что так поздно.

— Ничего.

— Привет маме.

— Обязательно, — Эльфин поскреб щеку и стрельнул глазами куда-то за пределы видимости. — Кстати, ты к имени Гвенддид как относишься?

— Имя как имя, а что?

— Да так, — Эльфин мечтательно улыбнулся и отключился.

Мирддин  отчетливо понял, что все проблемы, которые у него могут возникнуть с Гвальхмаи, решать придется самостоятельно.

 

Капсула, собственно, изначально не была рассчитана на человека. Изначально капсулы создавались для того, чтобы удерживать дану от развоплощения, привязав дух к телу. Сейчас ими пользовались, в основном, целители, но сама технология брала начало из каких-то военных разработок незапамятных времен и заточения врагов в какой-то определенной форме. Поговаривали, что Круг держит в тайных подземельях легионы заточенных демонов, а Вран — так вообще на каминной полке. Мирддин в этом сомневался — Вран производил на него впечатление того, кто будет держать врага в кабинете исключительно в виде чучела. Впрочем, у Нимуэ он не уточнял.

Некоторое время ушло на то, чтобы навести порядок в стандартном домике, в котором когда-то останавливался Энгус.

Мирддин настоял, чтобы убрать все мелкое, хрупкое и бьющееся, и извел стопку листков с клейким краем, развешивая инструкции и указатели с надписями типа «жать сюда — будет свет» и поясняющими картинками.

— Ты уверен, что это не слишком? — спросила Нимуэ, рассматривая налепленный на кувшин  листок с надписью «питье» и налепленный на тарелку с бутербродами листок с надписью «еда».

— Щеночек  у нас в доме все-таки был, — сказал Мирддин. — Я, конечно, сомневаюсь, что человек начнет жевать тапки, но хочу минимизировать ущерб. И потом, не забывай, он из каменного века. Я не хочу ему лично объяснять, что такое ионный душ.

— Но ты уверен, что читать он умеет.

— Да, Мэлгон отдельно хвастался  всеобщей грамотностью… там все стены были в наглядных пособиях. Как ты думаешь, если на стенке начертить теорему Пифагора, это будет воспринято как знак доброй воли?

— Скорее, как изощренное издевательство.

Мирддин покачался с пятки на носок и  гордо обвел взглядом достигнутое.

— Как мне первое время в Срединных землях такого не хватало, кто бы знал!

— Например? — заинтересовалась Нимуэ.

— Например, «Мерлин, принеси копарульку, там, в сарае за тяпками». А когда ты пытаешься уточнить, что это такое, они пытаются изобразить это… сельскохозяйственное оборудование с помощью мимики и жестов. Незабываемое зрелище.

— Если он будет с нами так изъясняться, у нас будут проблемы, — заключила Нимуэ.

— Проблемы будут в любом случае, — вздохнул Мирддин. — Ну что, начинаем?

— Знаешь,  мне кажется, что ему лучше по пробуждении первым увидеть не тебя. Исходя из предыстории, — задумчиво произнесла Нимуэ.

— Пожалуй, — подумав, согласился Мирддин. — Но мне нужно знать, что происходит, — Он огляделся. —  Если вон в тот угол воткнуть камеру, будет как раз обзор на всю комнату.

— Нет, — решительно сказала Нимуэ. — Я оставлю комм включенным, и ты увидишь весь разговор.  А следить за ним постоянно — это точно слишком.

— В Каэр-Динен следят.

— Тут не Каэр-Динен! Мирддин, кто бы ни был этот человек — он не больной, не младенец и не домашнее животное. За ним не нужен круглосуточный присмотр.

Мирддин покачал головой:

— Ты не видела, откуда он родом. Помесь дурдома с зоопарком — это еще мягко сказано.

— Вот и не будем уподобляться.

— Уж прости, но представления о людях у тебя самые идеализированные.

Нимуэ подняла брови:

— И на кого ж я, интересно, в своих представлениях ориентируюсь?

Мирддин мысленно извлек кубический корень из 317, выдохнул и махнул рукой:

— Убедись сама.

Он набрал код открытия на капсуле и вышел.

 

Капсула чуть слышно зажужжала, провода и трубки, оплетавшие человека, пришли в движение, расплетаясь и скрываясь в гладких стенках, разомкнулись контакты, присоединенные к его нервной системе, скользнули прочь ленты, удерживавшие в одном положении тело. Последними  раскрылись, на миг сделавшись видимыми, печати. Судя по почерку, накладывала их сама Эурон.

Стенки капсулы скользнули вниз и в стороны, находя себе опору. Антиграв отключился, капсула окончательно сменила конфигурацию, превратившись в подобие низкой кушетки.

Человек открыл глаза.

— Я умер? — спросил он в воздух.

— Нет, — ответила Нимуэ.

— Жаль, — сказал он и опустил веки.

Нимуэ подождала. И еще подождала. И еще подождала. Потом бесшумно встала и вышла.

 

Мирддин сидел на пирсе, свесив ноги в  воду, и строгал ножиком яблоко. Перед ним  в воздухе парила голограмма с комма.

Нимуэ подошла и села рядом.

Мирддин молча протянул ей дольку.

— Починили его хорошо. Тело, во всяком случае,  — задумчиво произнес он. — Значит, проблема не аппаратная, а программная. Мнда, задачка…

— И что теперь? — спросила Нимуэ.

Мирддин поднялся.

— Очевидно, угрозы, интриги и шантаж.