Почему ты не сказала раньше? — спросил Мирддин.

От слов «Приезжай срочно. Эльфин пропал» до его появления на пороге прошло не больше получаса — и от русалки в невестках бывает польза.

— Сказала, как смогла, — отрезала Керидвен. — Три дня назад я перестала его слышать. Я не заподозрила ничего необычного, ты же его знаешь. Наткнулся на какой-нибудь особо неповторимый экземпляр мятлика болотного, сел созерцнуть и отрешился от бренного мира. С ним такое бывает. Но вчера со мной связался хмырь из фир болг и заявил, что хочет сюда явиться.

Она вывела на зеркало изображение.

— Тебе не следовало звать его в дом, — слабо сказал Мирддин.

— Ты меня еще поучи детей рожать! — зыркнула на него Керидвен. — Конечно, я его позвала, мне надо было выяснить, в какую дыру провалился Эльфин, раз я его не могу отследить обычными методами. Ничего нового этот хмырь не сообщил — наш дорогой папенька опять сунул куда-то свой длинный нос… и застрял там у кого-то, как кость в горле. Зато теперь у нас есть возможность за это горло взяться и тряхануть как следует. Отследить положение по перемещениям мне не удалось. Но у нас есть маячок, который этот болван уже наверняка притащил Эльфину в зубах, виляя хвостиком. Вся эта нечисть одинакова.

Какой маячок, хотел было спросить Мирддин и осекся, заметив перевязанную руку.

— Где он, — бесцветно произнес Мирддин, даже интонацией не обозначая вопрос. — Неважно. Я найду.

Керидвен щелкнула у него перед глазами здоровой рукой. Мирддин моргнул.

— Соберись. В первую очередь тебе надо искать отца, а не мстить.

— Да, конечно, — прозрачным голосом отозвался Мирддин.

Керидвен хищно улыбнулась:

— Но если по дороге ты этому мерзавцу что-нибудь оторвешь — можешь ничего мне не дарить на Рождество.

Она встала на цыпочки и чмокнула сына в щеку.

Мирддин кивнул ей через плечо — и шагнул с порога дома прямо в Аннуин.

 

Ярость была ледяная, чистая, хрустальная. От нее становилось легко-легко, прозрачно, стремительно. Мирддин нырнул в нее, как в воду.

 

Чудовище без крови, без жил, без сухожилий, без кости и без мяса, без головы, без тела; не старше, не моложе, чем было изначально; нет у него желаний и плотских устремлений, как забушует море, когда его извергнет!

 

След из родной крови горел во тьме. Легкое серебристое сияние, четкий, безошибочный указатель. Не было ничего проще, чем следовать за ним. Ничего естественней.

 

Великие несчастья оно доставит с юга; туман великий сядет, когда оно явится; полями и лесами пройдет оно безногим, в дороге не устанет, хоть годы его старше пяти эпох великих.

 

Своей громадной тушей всю землю закрывает, не знавшее рожденья и смерть не испытает; несет оно несчастья на суше и на море, куда Господь укажет, не видит и невидно кружит, шагая к цели, является нежданным, а к ждущим не приходит. Hа суше и на море со всеми справедливо, всех пред собой равняет, во всех концах Вселенной не знает снисхожденья; со всех концов приходит, ни с кем не совещаясь, само не даст совета.

 

На пути возникали полотнища, как тучи, пытаясь заступить дорогу. Он проносился через них, не задерживаясь. Они рассеивались клочьями и оставались далеко позади.

 

Его ведет дорога от белых скал над морем; и немо, и шумливо, и грозно, и смиренно. Всевидяще и слепо; на землю выползая, оно несет молчанье, что громче и ужасней любого шума в мире. И зло и милосердно, всегда несправедливо, не прячется, поскольку никто его не видит, повсюду проникая, во всех вселяет ужас, но зла не причиняет и не несет ответа за все свои деянья.

 

Оно на землю сходит зимою и весною, при ярком свете солнца, под лунным бледным ликом, под звездными огням; из всех созданий мира его избрал Всевышний, чтоб принести возмездье за зло, что сделал Мэлгон!

 

Вдруг он уперся в золотую стену, как упираются ладонью в грудь.

«Нет мудрей и прекрасней моей жены и нет бардов, равных моему сыну».

Мирддин осознал смысл — и кубарем скатился из ветра в себя обратно.

Он стоял на какой-то площади, а прямо перед ним стоял Эльфин.

— Ты… ты… — Мирддин хлопнул глазами, как четырехлетний.

Конец фразы — «ты и правда так считаешь» — он проглотил как бессмысленный. Замковые заклинания из чего попало не делают.

Эльфин чуть развел руками — мол, как видишь.

— Мне надо было быстро чем-нибудь запечатать заклинание.  А это самое прочное, что у меня есть, — чуть виновато сказал он.

Мирддин хотел ответить, но тут его сбили с ног и приставили нож к горлу.

Это был мальчишка, смертный, он не нанес удар сразу — и Мирддин понял, что напавший ни разу не убивал человека. Или того, кто выглядит, как человек.

Мирддин тоже. И не собирался начинать.

Эльфин прихватил паренька за шкирку и аккуратно снял с Мирддина.

— Это Гвальхмаи, — пояснил Эльфин. — Все надеется героически погибнуть за родину и сограждан.

Мирддин поднялся и потер шею:

— Почему героически?

Эльфин молча показал пальцем ему за спину. Мирддин обернулся.

По холму взбегала колея шириной в пару улиц — будто крейсер через город тормозил.

— Тебя пытались остановить, — сказал Эльфин. — Но не преуспели.

Мирддин потер лоб.

— Я… я не помню. Ну, то есть, я готов был драться, это точно. Но я не помню, чтоб это делал.

— А что ты помнишь? — мягко спросил Эльфин.

Мирддин наморщил лоб.

— Почти ничего… а кто такой Мэлгон?

— Солнцеликий Мэлгон, — промурлыкал Эльфин, — это тот, с кем у меня возникли небольшие разногласия по вопросам прикладной педагогики.

Мирддин включил комм на запястье — возникло изображение. «Скажем так — знакомец. Старый. Очень старый».

— Это он?

— Нет, — сказал Эльфин. — Это Рин, правая рука Мэлгона.

— Как его найти? Где он?

— Ммм… — Эльфин задумчиво поднял глаза к небу. — Полагаю, сейчас равномерно распределен по атому где-то между Сириусом и Бетельгейзе. Твоими стараниями. А что, он тебе зачем-то нужен одним куском?

— Нну… Керидвен просила его скальп. Так что я опять перед проблемой — что дарить маме на Рождество. — Мирддин нервно рассмеялся.

— Встань на табуретку и прочитай стишок, — посоветовал Эльфин. — Это ее всегда делало счастливой.

— Вариант.

Все бы проблемы так легко решались.

— Ты чудовище, — выдавил Гвальхмаи.

— Скорее, чудо, — спокойно сказал Эльфин. Он повернулся к пареньку. — Это Мирддин, мой сын, и он тебе не враг. Никто из нас не враг тебе.

Каким-то краем сознания Мирддин понимал, что мальчишка прав, но плевать он хотел на это с высокой колокольни.

— Не враг?! — задохнулся Гвальхмаи. Он махнул рукой в сторону развалин. — Пон, Мощь. Син, Мудрость. Мор, Любовь. Рин… — голос его сорвался. — Что ты с ними сделал?!

— Рин отрезал палец моей матери, чтобы запугать моего отца, — жестко сказал Мирддин. — А я позаботился о том, чтоб у него не было возможности сделать что-нибудь подобное еще раз. Ни по отношению к моим близким, ни по отношению к кому-либо вообще.

— Рин действовал по приказу Мэлгона, — сказал Эльфин. — Как и все остальные перечисленные.

— Это неправда! — запротестовал Гвальхмаи. — Этого не может быть! Солнцеликий милосерден! И милостив!

Вместо ответа Мирддин вдруг надул щеку, стукнул по ней кулаком, выбивая воздух, оттопырил губу и быстро провел по ней пальцами — «брлюм!»

Гвальхмаи осекся — так неожиданно это выглядело. Мирддин хищно ухмыльнулся.

— Знаешь, что самое главное в барде? Он не говорит неправды. Я так понимаю, вам всем тут это умение тоже не помешает.

Гвальхмаи попытался что-то сказать, но вместо слов у него вышло только невнятное бульканье — брлюм! брлюм! брлюм!

— Тты… ты меня заколдовал! — наконец, выдавил он.

Мирддин опять ухмыльнулся:

— И не только тебя.

У Эльфина блеснули глаза:

— Вавилонское проклятье?

— Ага. Местной… архитектурой навеяло.

Эльфин совершенно по-кошачьи прижмурился.

— Знаешь, сын, чувство юмора у тебя явно от мамы.

— И тут она непременно сказала бы — «а мозги явно от папы, потому что мои на месте». Где мы и как ты умудрился загнать себя в такую щель?

Эльфин вздохнул.

— Это так называемый Город Солнца. Проект Мэлгона Гвинедда, который пытался создать свой маленький идеальный мир. Мы в свое время сильно… разошлись во мнениях о том, как следует относиться  к людям. Мэлгон придерживался так называемой теории «пастыря и стада». Состояла она в том, что люди, как существа-однодневки, падшие, несовершенные и не могущие понять, в чем состоит их благо, нуждаются в так называемой «твердой руке», которая бы о них заботилась, а также определяла пути развития. И заодно представляют собой идеальную кормовую базу, необходимую фир болг для существования. Жертвоприношения, молитвы — все способы передачи жизненной энергии, которой у людей так много, а у нас так мало. Стабильный запас еды. Мясники и овцы.

Мирддин скривился.

— В защиту Мэлгона стоит сказать, что пару-тройку тысяч лет назад этот город действительно бы   мог показаться многим неплохим вариантом, — задумчиво произнес Эльфин. — Относительная безопасность, регулярное питание,  какая-никакая медицина, какие-никакие науки… Мэлгон утверждал, что можно достигнуть равновесия. Что жертвоприношения можно ограничить  птичками и бабочками. Мои расчеты показывали иное. — Эльфин помолчал. — И мне глубоко претила роль божка. К тому времени многие из нас уже пробовали этот вариант, и можно было видеть последствия. Я тогда заявил, что предпочту сдохнуть от Жажды сразу, чем выживать из ума столетиями. По крайней мере, это быстро. — Он поморщился. — Но, когда  я случайно столкнулся с Мэлгоном, и тот предложил взглянуть на «свой проект», я не удержался. Любопытство кошку сгубило. Не знаю, на что я надеялся… Словом, я оказался здесь. И, как выяснилось, у меня не получается спокойно смотреть, как кто-то кого-то жрет, хотя бы и по обоюдному согласию.

— Не смей! Не смей так говорить! — выдавил Гвальхмаи. Голос у него сорвался. Он попытался что-то еще сказать, но у него опять получилось только «брлюм! брлюм! брлюм!»

— Что бы тебе ни говорил Солнцеликий  и что бы ты ни думал, Сын Солнца, — мягко сказал Эльфин, — любящий родитель не выращивает ребенка, чтобы принести его в жертву самому себе.

Гвальхмаи отчаянно замотал головой. Он был весь багровый от сдерживаемых слез, его явно разрывало между желанием броситься на Эльфина или Мирддина с кулаками и желанием убежать, чтобы не видеть их и не слышать. Мирддин ощутил мимолетную жалость.

— Я думаю, самое время нанести визит Мэлгону, — сказал Мирддин.

— О, — прижмурился Эльфин. — Тут недалеко.

 

Акустика в храме была отличная. Хорошо поставленные, старательные голоса взлетали и переплетались. Воздух звенел благоговением.

Славься, славься, Солнцеликий,

Славься, славься, Справедливый,

Славься, славься, Милосердный…

Стройный хор вдруг рассыпался — певцы начали один за другим давиться словами и сбиваться. В рядах возникла паника. Кто-то самый находчивый плотно зажал себе рот и продолжил мычать одну мелодию, но звучало это довольно жалко.

Солнцеликий, недвижно сидевший на троне перед алтарем, медленно и грозно воздвигся со своего места. Выглядел он неважно, как человек на крайней степени истощения — кожа обтянула череп, глаза запали.

Он шагнул к дирижеру, тщетно пытавшемуся навести в своем строю порядок, и взял его за горло:

— Ты пьян, Хайнен?

Хайнен отчаянно замотал головой.

Мэлгон с досадой отшвырнул Хайнена прочь.

Мирддин, уже некоторое время  не без злорадства наблюдавший за неразберихой, отлепился от колонны у входа и прошел вперед:

— Он не пьян, — подтвердил он и возвысил голос. — Я —  Мирддин бард, и это я наложил вавилонское заклятие. Под ним можно говорить только правду — и только то, что вы действительно хотите сказать. Хватит впустую молоть языками и повторять зазубренное.  Учитесь называть вещи своими именами. Можете начать с того, является ли милосердным и справедливым тот, кто начинает душить певца, когда тот теряет голос.

Люди воззрились на него с ужасом. Мэлгон откинулся на спинку трона. Губы его искривились в презрительной усмешке, но руки, сжавшие подлокотники, выдавали волнение.

— Это и есть твой проект, Гатта? — спросил он. — То, что ты так хотел мне доказать?

Эльфин,  стоявший за спиной Мирддина, покачал головой:

— Мои мотивы уже давно не сводятся к тому, чтобы тебе что-то доказывать, Мэлгон. Но бардов, равных Мирддину, действительно нет.

Мэлгон оскалил зубы:

— Тебе же хуже. Ты меня утопишь, но и сам пойдешь ко дну, Гатта. И не мне тебе рассказывать, что такое Жажда. Иди, поваляйся у Единого в ногах. Попроси тебя спасти. Ты еще все обо всем пожалеешь. Ты еще трижды проклянешь свое чистоплюйство, Гатта. А я постараюсь продержаться столько, сколько нужно, чтобы это увидеть.

Мирддин окончательно убедился, что разговаривать тут не с  кем и не о чем. Не то, чтоб у него раньше были какие-то иллюзии, конечно.

— А если его прямо сейчас отправить по риновским следам? — деловито спросил он у отца.

Эльфин покачал головой:

— Не стоит. Он и двух шагов от своего капища сделать не сможет. Я наложил заклятие так, что он больше не может никем питаться. Еще немного — и он развоплотится сам. Об этом не стоит беспокоиться. Главное сейчас — дать людям как можно больше времени, а для этой цели воплощенный хозяин локуса лучше, чем развоплощенный, ты же знаешь.  — Он повернулся к хору и обвел певцов глазами. Под его взглядом все замирали, как завороженные. — Вы — Предстоятели своего народа. Ступайте и скажите всем — если никто из людей не возьмет на себя ответственность за этот город, он рухнет. Идите.

Ослушаться никто не посмел. Жрецов как ветром сдуло.

Эльфин развернулся и медленно направился вглубь храма.

— Стой! Посмотри мне в глаза, трус! — прошипел ему вслед Мэлгон.

Эльфин не оглянулся.

Только когда за ним захлопнулась тяжелая дверь кельи, Эльфин опустился на узкое ложе и ссутулился, упершись лбом в сплетенные пальцы. Мирддин не знал, что сказать. Он неловко прислонился к стене, стараясь быть как можно бесшумней.

Наконец, Эльфин тяжело поднялся, шагнул к грубому столу у окна, вынул из рукава маленький блокнот и начал писать. В тишине резко заскрипел грифель. Эльфин вырвал листок, сложил его треугольником, прогладил ногтем сгибы и протянул Мирддину.

— Передай Блейзу, пожалуйста, когда увидишь.

— Хорошо, — сказал Мирддин.

На обратной стороне листка мелькнуло продавленное «ora pro». Мирддин торопливо отвел глаза и сунул письмо в карман куртки.

Эльфин поморщился.

— Это все, что  я могу для него сделать. Немного, конечно.

— Вы были друзьями? — спросил Мирддин.

Эльфин кивнул.

— Были. А потом выяснилось, что у нас взаимоисключающие представления о гордости. И о многих других вещах тоже.

— Например?

— Например, существование в качестве божка кажется мне глубоко унизительным.

Эльфин вздохнул, взял со стола грубый глиняный кувшин, плеснул воды в одну кружку, в другую, и рассеянно поболтал пальцем сначала в одной, потом в другой. По комнате разлился густой медовый запах.

— Единственный полезный навык, который мне это принесло. — Эльфин придвинул одну из кружек сыну.

— Ты работал божеством? — поразился Мирддин.

Эльфин забрался на широкий подоконник, вытянул ноги и плотнее закутался в плащ.

— Божеством плодородия, да. И, поверь мне, это была не синекура, — он сделал глоток из своей кружки. Мирддин последовал его примеру. Напиток был сладкий и, кажется, очень крепкий. По пищеводу вниз как уголь прокатился.

— Это было популярным одно время, — произнес Эльфин. —  Казалось идеальным вариантом симбиоза — у людей есть то, что нужно тебе, у тебя есть то, то нужно людям. Найди племя, покажи пару фокусов. Выйди вечерком из леса, сыграй на арфе, потом можешь делать с ними что угодно. Мне удалось соскочить. В отличие от многих. Хвала Единому, — Эльфин сделал еще один большой глоток и прикрыл веки.

— И как ты выбрался? — зачарованно спросил Мирддин. О таких подробностях отцовского прошлого он впервые слышал.

— У меня ушло три человеческих поколения. В первом перестаешь как-либо отзываться на просьбы. Во втором выращиваешь особо некомпетентных жрецов, озабоченных только сохранением власти и своего положения и злоупотребляющим им напропалую. В третьем вырастают дети, которые не верят ни во что, а в тебя особенно. Тогда можно сбежать.

Однако, ошарашенно подумал Мирддин.

Эльфин выпрямился и глянул на сына в упор. В незаметно подкравшихся сумерках зрачки полыхнули зеленым.

— Никогда нельзя недооценивать человеческую веру, — произнес он с нажимом. — Это сила, которая перекраивает мир под себя. — Он опять откинулся назад. Взгляд его затуманился. — Сначала все прекрасно, не жизнь, а сплошной праздник. Потом ты случайно замечаешь, что твои старые друзья и знакомые потихоньку начинают забывать свои имена. Путаются в памяти о прошлом. Искренне считают правдой то, что люди о них придумали… и мало-помалу превращаются в банду склочных инфантилов, озабоченных только властью и выяснением отношений.

Но ты-то, конечно, не такой, у тебя все под контролем. И только когда ты пытаешься шагнуть  вправо или влево за пределы рамок — вот тогда-то ты и обнаруживаешь, как оно на самом деле.  Внутри тесно и душно, снаружи голодно и холодно, а ты уже привык к комфорту,  ты уже разъелся.  Тебя уже почти устраивает участь кнопки «сделать хорошо». Почти. — Эльфин фыркнул. —  Мирддин, никогда не позволяй людям себе поклоняться. Никогда.

— Я запомню, — пообещал Мирддин.

Он тоже сел на подоконник, свесил ноги и стал смотреть вниз, на город. Низко над развалинами взошла луна, круглая и желтая, как сыр.   Между проулков метались факелы — мало кому спалось, на фоне событий-то.

— Ты что-нибудь помнишь о том, когда… когда был вестником? Ну, до всего? — спросил Мирддин.

Эльфин покачал головой. Он сидел, расслабленно прислонившись спиной к арке окна, и очень напоминал горгулью со стен собора.

— После того, как выбираешь, оно перестает быть вместимым. А вестником я  не был. Слово появилось уже после Разделения. Когда появился Человек, и всем нам как-то пришлось определяться, как к этому относиться. Шуму было! — Эльфин поболтал кружкой и ухмыльнулся. — Знаешь, я  никогда не мог бы себе этого представить.

— Чего именно?  — спросил Мирддин.

Эльфин неопределенно повел кистью вокруг.

— Всего.  Керидвен. Тебя. Мирддин, ты даже не представляешь, какой это потрясающий эксперимент — взять и вырастить человека с нуля! Своего собственного! — Эльфин блеснул глазами. Мирддин засмеялся.

— И вот теперь я понимаю, на основе чего вы когда-то подружились с Мэлгоном.

Эльфин помрачнел.

— Да уж. — Он потер лоб. — Как представишь, конечно… и этот ублюдок несчастный. И этот… инкубатор, который он тут развел… так и думаешь — вот мерзость мирок, как можно было такое попускать? Не ради же того, чтоб некий Эльфин пил с сыном на развалинах… Я много болтаю сегодня, да?

— Очень, — согласился Мирддин. Он сделал глоток и прислушался, как огненный шарик катится вниз по горлу. — Знаешь, я вспомнил заклинание. Не все, последнюю фразу. И, если честно, мне страшно. — Он покрутил кружку в руках. — Когда я был ветром, это было так… будто существует ровно одно, единственно правильное и единственно возможное действие. Заданный параметр. Как скорость света. Ты не можешь совершить ошибки, потому что свет не может двигаться с неправильной скоростью. Вода не может кипеть не при той температуре. Понимаешь, то, что произошло… это какая-то очень большая правда обо мне. Я не могу ее отрицать. Я ни о чем не жалею. Я искренне намеревался снять с этого… Рина голову и принести Керидвен в мешке. И не то, чтоб я рвался помнить это все  деталях. Но вышло так, будто это даже не мое действие. Как если б он просто, не знаю… Прыгнул с обрыва и размозжил себе череп. — Он помолчал. — Я как-то сказал Блейзу, что не против быть орудием… Замысла. И даже не могу сказать, что мне не понравилось. Все было… правильно. Я и сейчас так думаю. Но… — Он передернул плечами и поморщился.

— Я понимаю, — сказал Эльфин. — Там, где есть только одно решение, нет свободы воли. Там, где у тебя нет выбора, ничего тебе не принадлежит. Знаешь, именно от этого я и пытался убежать. Когда выбрал Падение.

— Получилось?

Эльфин усмехнулся:

— Как видишь, не очень.

 

Келья выходила на восток, так что проснулся Мирддин рано. Утро было чрезвычайно солнечное — городок оправдывал свое название.

Эльфин сидел на окне в той же самой позе, как Мирддин оставил его вчера, и, кажется, дремал. Или, может быть, медитировал.

Мирддин протер глаза и прикинул план действий. План был таков:

а) умыться,

б) найти в этом городишке хоть кого-нибудь вменяемого и заставить его взять на себя город. Тогда локус, как любое образование на человеческой земле, раскроется, и эльфиновская «златая цепь» перестанет приковывать его к локусу по причине отсутствия последнего,

в) убраться домой, а местные пусть уже сами разбираются, как хотят.

Ничего похожего на водопровод в келье не наблюдалось. Видимо, его еще не изобрели.

Мирддин вздохнул, тихо вышел из комнаты и пошел искать что-нибудь похожее на умывальник.

В коридоре стояла тишина. В стене тянулся ряд одинаковых дверей. За одной из них кто-то мерил келью шагами — метался туда-сюда, замирал, вскакивал. Опять замирал. Мирддин хотел было пройти мимо, но потом постучал.

Дверь распахнулась. На пороге возник мальчишка — встрепанный и с красными глазами. Он оторопело воззрился на Мирддина.

— Т-ты, — с ненавистью выдавил Гвальхмаи.

— Я, — согласился Мирддин.

— Ты пришел убить меня? — выпалил он.

— Вообще-то я водички искал, — ответил Мирддин.

Келья у Гвальхмаи была совершенно такая же, как у Эльфина. Даже одеяло из шерсти такого же цвета. Очевидно, разнообразие Мэлгон не поощрял. На точно таком же грубо сколоченном столе стоял точно такой же глиняный кувшин. Только чашка была одна, а не две. Мирддин указал на нее:

— Можно?

Гвальхмаи ошарашенно кивнул. Видимо, в его представлении ужасные чудовища не должны были спросонья  стучать в дверь с бытовыми вопросами.

— Спасибо, — вежливо сказал Мирддин.

Полкружки он выпил, а остаток плеснул себе в лицо. Пункт первый, хоть и с большой натяжкой, можно было считать выполненным. Мирддин пригладил вихры и перешел ко второму.

— Ты — Сын Солнца, так? — спросил он у Гвальхмаи.

— Да.

— Ты считаешься в городе сейчас вторым после, — «этого убожества, которое сидит сейчас этажом ниже и сходит с ума от злости». — Солнцеликого?

Гвальхмаи задумался. Мирддин прямо видел, как медленно, со скрежетом проворачиваются  у него в голове шестеренки.

— Да, — наконец, сказал Гвальхмаи. — Остальных. Ты. Убил.

— Начнешь вламываться в чужие дома резать хозяевам пальцы — и тебя убьют, — пообещал Мирддин. — Профессиональный риск.

Вламывался, строго говоря, один Рин, но никакого чувства вины Мирддин не ощущал. Никто. Не. Приходит. В мой. Дом. И. Не. Трогает. Мою. Мать. Точка. Всем остальным не следовало подворачиваться  под руку.

Усилием воли Мирддин расслабил челюсти. Речь сейчас шла не об этом.

— Ты должен взять на себя город. Иначе он развалится. Разрушится. Превратится в руины. В буквальном смысле.

— Нет.

— «Нет» — это «не хочу» или «не могу»?

— Не могу. Хотеть. Не хочу. Мочь.

Слова человек ронял медленно, проговаривая каждое перед этим про себя, но совершенно не сбиваясь на блюмканье.  Быстро учится, подумал Мирддин.

— Тебе. Нужен. Твой. Отец. Тебе. Плевать. На нас.

— Да, — легко согласился Мирддин. — Я тут никому не сват, не брат и не нянька, и тащить вас из болота я не нанимался. Мне совершенно без разницы, если вся эта ваша башенка раскатится по камушку. И это не удивительно. А вот что удивительно — так то, что это все равно тебе.

Гвальхмаи сжал кулаки.

— Мне не все равно! — слова вырвались у него гладко и без запинки. — Город. Принадлежит. Солнцеликому. Когда. Этот. Эльфин. Умрет. Мы отстроим. Его. Заново.

Мирддин взбеленился. Он схватил мальчишку за шиворот и встряхнул как крысу.

— Ты жив еще только потому, что Эльфин за тебя заступился!

Он подтащил злосчастного Гвальхмаи к окну и ткнул его носом в пейзаж. В стену, на  которой год за годом выбивали имена «детей солнца».

— Вынь уже голову из-под мышки! — зашипел Мирддин. — У вас каждый год с песнями и плясками выбирают лучшего, чтобы Мэлгон его сожрал. Это милосердно? Это справедливо?

— Ты. Не заставишь. Меня. Предать. Солнцеликого. Колдун, — просипел Гвальхмаи.

Мирддин вдруг ощутил огромную усталость. Можно было разбить голову этого идиота о стену, но не было никаких шансов вколотить в нее хоть немного ума.

Он с отвращением выпустил мальчишку и вылетел из кельи.

Спиной он чувствовал, как Гвальхмаи с мрачным торжеством смотрит ему вслед.

На первом этаже храма никого не было, только Мэлгон неподвижно сидел на своем троне. Он походил теперь на мумию. От него несло бессильной злостью.

Мирддин, проходя мимо, остановился, смерил его взглядом и отвесил вычурный поклон, сложившись пополам, как в исторической пьесе. Мэлгон сверкнул глазами.

Мирддин нашел за расписной стеной питьевой фонтанчик, распугав людей, и долго лил холодную воду себе на затылок.

Живой мертвец в центре храма продолжал владеть умами, уже не извлекая из этого для себя никакой пользы; над ним, в тесной светлой келье медленно терял силы отец; рядом за стеной храбрый и глупый мальчишка предпочитал умереть, чем прислушаться к совету; и над всем этим ясно и безмятежно сияло солнце. Как будто ничего не происходит. Как будто так и надо. Как будто все в порядке вещей.

 

Он пошел бродить по городу.  Это было похоже на дурной сон – шаги, голоса и шепотки вокруг, исчезающие, стоит только к ним приблизиться.  Он успевал увидеть мелькнувший край одежды, брошенное ведро, из которого выливалась вода, оброненную шаль, еще качающийся ворот, еще дымящийся очаг. Все разбегались с его пути. Только раз он увидел толстую девочку, парализованную ужасом так, что она не успела убежать. Девочка прижимала к себе кошку. При виде Мирддина она вжалась в стену и хлопнула ртом, как рыба, вытащенная на берег. Мирддин нарисовал пальцем в воздухе успокаивающий знак. Девочка отмерла и бросилась прочь, прижимая к груди зверька. Мирддин вздохнул.

 

Наконец, ему повезло. Он вышел на какую-то площадь. На площади толпился народ, люди спорили о чем-то, жестикулируя и гримасничая.

При виде Мирддина толпа застыла, но хотя бы осталась на месте.  Мирддин заложил пальцы за пояс и качнулся с пятки на носок.

— Вчера вы слышали — если не найдется человека, который возьмет на себя ответственность за город, он рухнет. Есть ли среди вас такой человек?

Толпа заволновалась.

Наконец, вперед вытолкнули одного. Мирддин узнал его — это был Хайнен.

Хайнен попытался что-то сказать, но у него получалось только бульканье.

В итоге он заискивающе улыбнулся Мирддину, просительно сложил руки перед собой, а затем ткнул себя пальцем в грудь, расправил плечи, обвел рукой собравшуюся за собой толпу, опять сложил перед собой руки и поклонился.

Мирддин совершенно не был расположен догадываться, что означает эта пантомима.

—  Я не понимаю, — спокойно сказал он. — Скажи словами.

— Все горожа… брлм, брлм… Ммы… брлм, брлм… я… я хочу править этим городом! — наконец, выдавил он и приосанился.

— Хорошо, — сказал Мирддин. — Скажи — я принимаю на себя ответ за эту землю и ее жителей. Я желаю им добра и обещаю заботиться о них по милосердию и справедливости.

Хайнен открыл рот.

— Брлм! — вырвалось у него. — Брлым! Брлым!

Хайнен побледнел. Потом покраснел. Он менял цвет, как осьминог, Мирддину никогда не приходило в голову, что простое требование говорить правду может производить такой эффект.

Мирддин терпеливо ждал.

— Я-хочу-править-этим-городом! — наконец, выпалил Хайнен.

Мирддин покачал головой.

— Этого недостаточно.

Он обвел толпу глазами:

— Кто-нибудь другой может это произнести?

Все замерли.

— Эти слова — не заклинание, — сказал Мирддин. — Это просто решение, озвученное вслух. Вавилонское проклятие просто не дает вам говорить неправду. Неужели среди вас нет никого, кто может принять решение?

Он посмотрел на Хайнена. Хайнен заискивающе улыбнулся. На кряжистого мужчину рядом с ним. Мужчина набычился. На высокую женщину с копьем. Она отвела глаза. Стоило Мирддину взглянуть на кого-то в упор, тот подавался назад и старался смешаться с толпой. Это было бесполезно.

— Хотя бы попробуйте, — наконец, сказал Мирддин. — Вам необязательно говорить это мне. Главное — сказать это себе.

Он развернулся и зашагал прочь.

Брлм! Брлм! Брлм! неслось ему в спину. Будто болото булькало.

Мирддин впервые подумал, насколько ему повезло встретить Артура.

 

Он обошел весь город. Люди делились примерно на две категории — те, кто пытался разговаривать словами, и тех, кто договаривался друг с другом мимикой и жестами. И те, и другие при виде Мирддина разбегались. Он дошел до шестого круга — рядом с барельефом стоял полуседой человек и рассматривал его, склонив голову набок. Фигуре Солнцеликого кто-то уже пририсовал куском угля усы торчком, хвост и рога.

Мирддин подошел и встал рядом.

— Это я его вырезал, — сказал человек, обводя пальцем фигуру льва, с которым боролся Солнцеликий. Мне потом сказали, что Солнцеликий всегда должен быть выше. Я проходил месяц с ботинками на шее, в знак того, что нарушил естественный закон, когда сохранил пропорции.

— Очень сильная работа, — сказал Мирддин. Он даже догадывался, почему Мэлгон принял ее так близко к сердцу. — Вы большой мастер.

Человек попробовал что-то произнести — у него не получилось. Он несколько раз запинался и начинал снова. Мирддин терпеливо ждал. Наконец, человек покрутил головой и неловко засмеялся.

— Я пытался сказать, что она не стоит похвалы. Но это не так. Этот лев —  лучшее, что я сделал. Я им горжусь. И мне лестно слышать похвалу, даже если она исходит от того, кто разрушил мой город.

— У меня не было цели его разрушать, — сказал Мирддин. — И его еще можно спасти. Если кто-то из людей возьмет на себя ответственность за него — город устоит. Может быть, ты?

— Я? — человек подался назад и замотал головой. — Нет-нет-нет. Не я! Почему я?!

Мирддин успокаивающе поднял ладонь:

— Хорошо, не ты. Кто-нибудь.

— Не я, — пробормотал человек, — не я.

Он торопливо попятился, развернулся и исчез, скрывшись в какой-то арке.

Мирддин обернулся к барельефу и опять уперся взглядом в борцов. Выражение у льва было страдальческим.

Мирддин с досадой двинул по стене кулаком и зашипел от отчаянья.

 

Уже вечерело, когда он, совершив полный круг, вернулся назад к храму.

Эльфин так и сидел на подоконнике. Кажется, он вообще не шевелился.

— В этом городишке хребет есть только у Гвальхмаи, — мрачно сообщил Мирддин. —  А от него никакого толку.

— Ну конечно, — мягко сказал Эльфин. — А чего ты ждал? Мы для него чудовища. Непонятно откуда взявшиеся чудовища, которые пришли и разрушили его мир из-за какой-то вздорной прихоти.

— Но ты же его спас! — возмутился Мирддин.

— Я лишил его того, к чему он готовился всю свою жизнь. Его подвига. Его триумфа. Ты разрушаешь его город и оскорбляешь его святыни. Разумеется, он нас ненавидит. И он в своем праве.

— В каком еще праве? — обозлился Мирддин. — Ладно, он считает нас врагами, но его же собственный город разваливается, а он и пальцем шевельнуть не хочет!

— Право сказать «да» всегда подразумевает право сказать «нет», — ровно сказал Эльфин. —  Это и называется «свобода воли». Умение решать нельзя вот так взять и вложить в чужую голову. Люди либо решатся сами — либо не решатся. Ты можешь заставить их совершить какое-то действие. Но ты не можешь заставить их принять на себя ответственность. Это делается только добровольно.

Эльфин прикрыл глаза. Вид у него был не очень. Мирддин подошел ближе.

— Должен же быть какой-то выход. Ты не должен… — договорить фразу он не смог. — Из-за этих вот…

Эльфин покачал головой:

— Я не должен. Но я не мог сделать другой выбор. Прости. — Он вынул из рукава листок и протянул сыну. — Я тут набросал кое-что. Основной файл завещания найдешь у меня в кабинете. Возьми чип памяти из механической стрекозы на верхней полке, там будет ключ полного доступа ко вступлению в наследство.

Мирддин со стеклянным выражением взял листок из пальцев, не глядя сложил пополам, еще раз пополам, еще раз пополам, рванул и бросил Эльфину в лицо.

Клочки рассыпались лепестками, не долетев.

— Не смей. Д-даже не смей, — выдавил Мирддин. — Я не собираюсь…

Голос у него осекся.

Он хотел добавить еще что-то, но резкий порыв ветра швырнул ему в глаза горсть песка.

В город, ровненько по вчерашнему разлому, аккуратно входил смерч.

Эльфин оглянулся.

— Ах ты ж! — он вскочил на ноги и резво сиганул вниз прямо со второго этажа — только плащ плеснул.

Мирддину ничего не оставалось, кроме как последовать его примеру.

Эльфин застыл на полпути между стеной и храмом. Смерч шел к нему. Тонкая колонна, соединяющая небо и землю, подплыла к Эльфину и остановилась, слегка покачиваясь из стороны в сторону, как танцовщица. Еще немного — и она начала уплощаться, бешеное вращение воздуха стало замедляться, во все стороны полетели  обломки, осколки, какое-то крошево. Эльфин не шевельнулся, только выставил руку козырьком. Вихрь съежился до человеческих размеров,  сквозь него проступила сгорбленная фигура.

Пыль окончательно осела. Керидвен последний раз крутанулась на пятке и отбросила в сторону метлу.

Мирддин моргнул.

Он знал, что матери по людскому счету было за восемьдесят, но впервые видел, чтоб все они были при ней. И без того резкие черты заострились еще больше.  Нос выдвинулся вперед. Лицо избороздили морщины.  Рот запал.  Жидкие седые космы стояли дыбом. Спина ссутулилась. Одежда болталась на ней, как на вешалке.

Самое странное, что ничто из этого не делало ее менее Керидвен.

— Ну вот зачем, — беспомощно произнес Эльфин. — Я же тебя просил… Ты же обещала с Авалона не уходить.

— Я пришла забрать свое, — заявила Керидвен.

Эльфин вздохнул, вынул из рукава шкатулку и протянул ей.

— Как был идиот, так и остался, — констатировала Керидвен и повисла у Эльфина на шее.

Мирддин стремительно осознал, что песок, принесенный смерчем, набился ему везде.

Когда он, наконец, проморгался (и прочихался… и вытряхнул песок из ушей… и из-за шиворота… и из ботинок…), а родители, наконец, друг от друга оторвались, Керидвен выглядела значительно моложе. Эльфин выглядел значительно веселее.

А, понял Мирддин. Вот как это у них работает.

— Ты стягиваешь свою энергию из локуса назад и передаешь ее матери, — сказал он вслух.

Будто в подтверждение догадки от храма с грохотом отвалился кусок штукатурки.

— Какой умный мальчик, — ухмыльнулась Керидвен.

— Я тоже не железный, — заявил Эльфин. Ни малейшего сожаления в его голосе не слышалось. — На все сразу меня не хватит. Приоритеты есть приоритеты.

Он галантным жестом подал Керидвен шкатулку. Керидвен вынула  из шкатулки палец с кольцом и приставила к костяшке. Эльфин припечатал место соединения поцелуем.

Керидвен вытянула перед собой руку, любуясь результатом:

— О, снова пять. Так гораздо лучше. А теперь рассказывай, что ты тут наворотил.

— Похвастался немного,  — сказал Эльфин.

Керидвен поцокала языком:

— Атата! «Златая цепь»! Мечта идеалиста-суицидника! И теперь сидеть тебе тут, пока не откажешься от слов? И как ты планировал отсюда выбираться после этого, радость моя?

— Я не планировал, — чистосердечно признался Эльфин. — Извини. Я не могу перестать так думать, и не могу сделать сказанное несказанным.

—  Нда, придется взглянуть фактам в глаза. Ни одна мудрая женщина с тобой бы не связалась.

Керидвен щелкнула пальцами. Заклинание распалось. Лицо у Эльфина вытянулось. Керидвен хохотнула:

— Забыл? Предстояние есть Предстояние. Я могу говорить за тебя, дорогой — и я искренне так считаю! Да и старым моим костям с Еленой Троянской не тягаться, — кокетливо добавила она.

— Ну, хватит! — теперь уже Эльфин притянул Керидвен к себе.

Седина с ее макушки стремительно сбежала — как снег стаял. Плотно подогнанная плитка на площади начала крошиться и потрескивать. В разломы интенсивно рвалась какая-то зелень.

— Вы можете это… как-нибудь… не здесь? — взмолился Мирддин. — Пока тут все совсем не развалилось?

— Мммм… — протянула Керидвен, переводя дух. — Мы можем?

Эльфин с видимым усилием сконцентрировался:

— Э… да, почему нет? Тут, конечно, разгром, но людям давно было пора самим учиться с ним разбираться. Думаю, если у них не будет иллюзии порядка перед глазами, это только поспособствует. Мэлгон уже не опасен…

— Да идите уже! — махнул рукой Мирддин, борясь с желанием картинно закатить глаза. — Я пригляжу.

— Вырос мальчик, — констатировала Керидвен.

Эльфин обнял жену, подмигнул сыну поверх ее затылка — и они исчезли.

Не то, чтоб Мирддин как-то переоценивал свою способность контролировать эмоции, но вот понимание, что у всех остальных вокруг с этим может быть еще хуже… это, определенно, была очень свежая мысль. К ней следовало привыкнуть.

Мирддин покачался с пятки на носок. Оставалось всего одно, что он хотел успеть тут сделать. Он пошел, потом побежал, перепрыгивая через груды мусора, каменной крошки и щебня.

Вокруг шелестело, трещало и похрустывало — по фрескам и облицовкам ползли трещины, разукрашивая странными татуировками бесстрастные лики на росписях. Локус, лишенный поддержки,  немедленно начал рассыпаться.

Он нашел стену с львиной охотой — она была цела. Слева и справа крошился и осыпался песком камень, но она была невредима. Наверное, потому что мастер успел признать работу своей.

Мирддин включил сканер на комме. По стене пробежала тонкая синяя линия, очертив льва и охотника, застывших в единоборстве до конца времен.

На память, подумал Мирддин. На память об их создателе.

Он пожалел, что не спросил его имени.

 

Храм почти весь осыпался, только обломки колонн торчали над руинами. Не лишенное изящества сооружение превратилось в груды строительного мусора, только  посередине красовалось чистое пространство, будто прикрытое силовым куполом. По его центру, вцепившись в подлокотники трона и бессильно откинувшись на спинку, сидел Солнцеликий Мэлгон, глядя, как рушатся кропотливо возведенные здания. Солнце клонилось к закату. Под ногами Мэлгона лежала густая тень.

Мирддин подошел ближе. Мэлгон поднял голову.

— Будь ты проклят, Гатта! — прохрипел он. — Будь ты проклят, Мирддин бард. Чтоб тебе довериться людям. Чтоб тебе вложить в них свое сердце. И что б тебе видеть, как все, чем ты дорожил, рушится и разрушается на твоих глазах. Из-за твоей слабости и человеческого малодушия.

Мэлгон бросал слова, как отравленные дротики. Они падали, не долетая.

Мирддин знал, что Мэлгон не врет. Просто это не имело значения.

Он чувствовал, как раскрывается локус, расправляются складки мироздания. Где-то на самой границе сознания проносились отзвуки прошлого и будущего, которых на самом деле нет, есть одно-единственное безграничное сейчас.

Голова чуть кружилась. Смутные образы, эхо былого и грядущего.

— Ты прав, — сказал Мирддин. — Так будет.

Я пребуду здесь до конца Вселенной, но не знаю, кем буду, рыбой иль птицей. Судьба всех духов. Развоплощаться и воплощаться вновь, рождаться и умирать. Снова, и снова, и снова в колесе времени.

Мирддин чувствовал, как его наполняет ветер. Оставалось последнее — проследить, как развоплощается Мэлгон, и можно будет позволить себе шагнуть в Аннуин. Лечь в ладонь миру рукоятью меча. Раствориться среди одиннадцати измерений.

— Мой город, — хрипло выдохнул Мэлгон. — Мой город.

От былой аккуратно симметричности не осталось и следа. По руинам муравьями сновали люди, стекаясь в ручейки и разбредаясь по долине. С вершины холма Мирддин видел, как они делятся на тех, кто машет руками, и тех, кто говорит словами. Первых было больше. Вторые действовали медленней, но осмысленней. Две  эти группы разделились, как вода и масло, и не смешивались.

Мирддин мысленно пожелал им удачи.

— Только твой, — сказал Мирддин. — Именно это его и погубило.

По склону вверх медленно шел Гвальхмаи. Мирддин отступил назад, в тень. Бесполезно было вставать между этими двумя. Так говорил отец, и сейчас Мирддин видел это сам. Две скрученные, переплетенные судьбы. Замкнутая система, ядущее и ядомое.

Гвальхмаи опустился перед троном на одно колено:

— Солнцеликий, твоих врагов больше нет. Они ушли.

Мэлгон не шелохнулся.

— Люди бегут прочь. Я пытался остановить их, но они не слушают меня. Их сердца слабы. Выйди к ним. Скажи, что все хорошо.

Мэлгон молчал.

Гвальхмаи умоляюще заглянул ему в лицо:

— Это ведь так? Это правда? Сделай что-нибудь! Пусть город перестанет рушиться!

Мэлгон молчал.

— Или… — голос Гвальхмаи дрогнул. — Или ты устал? Тебе надо набраться сил? Тогда позволь мне! Я возьму весь труд на себя! Отдай мне город! Я отстрою его в твою честь! Пожалуйста!

Мэлгон с огромным усилием наклонился к человеку. Мумия разлепила запавшие губы:

— Ах… ты… неблагодарная… тварь… власти захотел?!

Иссохшие пальцы сомкнулись на человеческом горле; по нервам плеснуло беспомощностью и изумлением — но как же?! но я же?!

Гвальхмаи не сопротивлялся.

Отец был прав — смотреть на это было невозможно, Мирддин сейчас все сделал бы, чтобы не видеть этого, но и не смотреть не мог. Не мог отвести взгляд, не мог отступить в Аннуин. Не мог ничего сделать. Нельзя спасти человека против его желания. Это и называется «свобода воли». Убить — можно, спасти — нельзя. Мирддин толкнул Мэлгона ладонью ветра, мумия упала и рассыпалась.

Локус сжимался в точку, поглощая покинутые руины.

Человеческое изумление сменилось осознанием, потом — обидой, потом — отчаяньем. Если так, то и быть незачем. Незачем.

Тлеющий огонек почти погас, когда от человеческого тела плеснуло слабым — нет, не хочу!

Мирддин уцепился за это «нет» и рванул к себе.

«К хренам свободу воли» — было последнее, что он подумал словами.