Городок лежал в ночи — расплесканное озерцо света. Ночь была ломкая, хрустальная — осень в  Срединных землях приходит быстро.

Эльфин  прищурился, вглядываясь в неяркие огоньки. За каждым из них стояла история — здесь работают дотемна. А тут ухаживают за больным. А тут любят.  Мимолетный узор, рассыпающийся и складывающийся заново, и заново, и заново, чутко отзывающийся малейшие изменения, и сейчас Эльфин чувствовал за ним новое. Руку, толкнувшую костяшку домино точно угаданным жестом, почерк, еще не устоявшийся, но уже видимый.

Эльфин не собирался вмешиваться, нет. Это было не его право и не его обязанность, но смотреть… о,  не смотреть было невозможно. Это было настоящее искушение, а Эльфин слишком ценил настоящие искушения, чтобы оставлять их без внимания.

Он прислушался к себе, по старой привычке подбирать слова всему — радость? Да. Гордость? Да. Но более всего — жгучее, страстное любопытство, желание узнать, что будет дальше.

Эльфин не знал. И из всех даров, которые принесло ему Падение, это был самый главный и драгоценный.

— У людей новый король, — раздался негромкий голос.

Эльфин на секунду опустил веки.

— Да, — согласился он.

— Человеческие короли — это ненадолго, — сказал тот же голос.

— Да, — опять согласился Эльфин и, наконец, повернул голову.

Это была хорошая ночь. Ему не хотелось бы портить ее вульгарной дракой. Эльфин давно принял решение не вмешиваться в дела людей, но это было не только людское дело, а к Кармартену у Эльфина было достаточно сентиментальной привязанности, чтобы не смотреть на какие-то вещи сквозь пальцы.

Кроме того, это тоже было искушение. Старое и банальное, конечно, но некоторые вещи не теряют своей свежести.

— Мэлгон, — сказал Эльфин, учтивым кивком приветствуя подошедшего.

Они были знакомы задолго до того, как Эльфина прозвали Гаттой и Медовым рыцарем, а Мэлгона — Пернатым Змеем, но до сих пор были похожи — не столько как братья, сколько как творения одного скульптора.

— Эльфин, — подошедший отзеркалил его жест. — Давненько не виделись. Как успехи?

Эльфин не смог сдержать улыбки.

— Прекрасно. — Ты даже не представляешь, Мэлгон, насколько. — А твои?

Мэлгон усмехнулся:

— Великолепно. А что ты делаешь в Смертных землях? Мне казалось, что Авалон не вмешивается в дела людей.

— О, — Эльфин опять улыбнулся. — Авалон и не вмешивается. А что здесь делаешь ты, Мэлгон? Какой-то новый проект?

Мэлгон ответил усмешкой:

— Нет, довольно старый. Ты поразился бы, если б увидел.

Эльфин поднял бровь:

— Так покажи.

— Только если ты пообещаешь ничего не попортить. Я слишком многое в него вложил, Эльфин, чтобы относиться к этому вопросу легкомысленно.

Эльфин на мгновенье задумался, взвешивая формулировку.

— Хорошо, — сказал он. — Даю слово не портить там у тебя ничего самому… и не попустить порчи, насколько это будет в моих силах. Такой вариант тебя устроит?

— Вполне, — Мэлгон отвесил шутливый поклон. — Будь моим гостем, Эльфин.

 

Город Солнца, как назвал его Мэлгон, располагался большей частью на холме. Внешняя стена города была весьма искусно расписана, но впечатление производила, скорее, тревожное. Каждый отдельный предмет был выписан очень тщательно, но в их сочетании отсутствовала видимая логика. Рыба-епископ, рыба-цепь, панцирь, звезда, гвоздь… Это походило на систему символов, но вырожденную, будто кто-то пытался использовать ее на автопилоте, не приходя в сознание.

Эльфин проводил взглядом уползающие ввысь ворота и решил не делать поспешных выводов. Не все вещи люди делают намеренно.

Ворота, наконец, поднялись. Мэлгон откинул капюшон с лица и вздернул подбородок. Стражи в начищенных бронзовых доспехах почтительно замерли. Мэлгон приветствовал их благословляющим жестом и сделал знак Эльфину. Они прошли внутрь.

— Суть проекта такова, — сказал Мэлгон, когда они вышли из поля слышимости стражников. — Я являюсь верховным правителем, а также первосвященником, а также воплощением бога солнца. Я пришел к выводу, что это наиболее эффективно с точки зрения организации.

— Организация — твой конек, я помню… — кивнул Эльфин. — А от кого у вас такие укрепления?  — Эльфин указал на стражей на стенах. — Ты это место так запрятал, что его и Вран не отыщет.

— Верно, — ответил Мэлгон. — Но ничто так не тонизирует, как гипотетический враг. Людям нельзя давать расслабляться.

Город поднимался вверх пологими уступами, подъем почти не был заметен.

— А как относятся горожане к божеству, разгуливающему по улицам? — спросил Эльфин.

— Солнцеликий скромен и способен снизойти к каждому. Оттого каждый горожанин должен в любой момент быть готов предстать перед божеством и дать ответ за свои деяния не только в порядке ежегодной исповеди.

«У местных богов была дурная привычка бить стекла атеистам», пробормотал Эльфин себе под нос. Мэлгон сделал вид, что ничего не расслышал.

Они прошли город насквозь — через шесть врат, у которых несли стражу женщины с длинными копьями, мимо  затейливо расписанных стен, у которых старцы излагали детям свое учение, мимо бассейнов и фонтанов, мимо внутренних дворов, где женщины стирали одежду щелоком, а мужчины ковали металл, мимо спешащих по своим делам горожан, строго группками по пять человек, мимо жилых казарм, размеченных буквами греческого алфавита. Город был идеально чистый, ухоженный, симметричный. Настолько ухоженный и симметричный, насколько можно было добиться, заморозив цивилизацию.

— Дома, спальни, кровати и прочее необходимое — все общее, — вещал Мэлгон. — Но каждые шесть месяцев начальники назначают, кому в каком круге спать и в какой спальне…

Эльфин наклонился и сорвал травинку, пробившуюся между плотно пригнанными камнями мостовой. Растер между пальцами  — раздался горький и свежий запах.

Никогда не перестает, подумал Эльфин. Жизнь никогда не перестает.

Мэлгон нетерпеливо притопнул каблуком, недовольный, что его единственный слушатель отвлекся.

— На шестой стене, как ты видишь, изображены изобретатели наук, вооружения и законодатели.

— Моисей… Озирис… Александр… Ну и компания! Ликург… — Эльфин осекся. — В жизни у меня такой постной физиономии не было, — решительно заявил он.

Мэлгон засмеялся и хлопнул его по плечу.

— Прости. Канон есть канон.

Следующую часть стены занимала фреска «Охота Солнцеликого» — высокая фигура, бесстрастный лик в обрамлении языков пламени,  колесницы, лучники, загонщики, лев, осыпаемый стрелами. Выражение агонии на морде было совсем человеческим.

Детали, подумал Эльфин. Детали, детали, детали.

— А кто расписывал стены? — спросил он вслух.

— За священные фигуры отвечает Син, — сказал Мэлгон. — Фоны и зверей рисуют люди.

— Дай угадаю. Это тот же мастер, что расписывал ворота.

— Да, кажется. Был у Син мастер, с которым вышел конфликт, и его понизили.

— И часто у вас случаются конфликты?

— Самое беспокойное ведомство у Мор. Она занимается вопросами деторождения. Воспроизведение потомства является религиозным долгом, направленным на благо государства. Пары назначаются так, чтобы давать наиболее гармоничное потомство. В остальном жены и дети считаются принадлежащими общине. Это, конечно, временами вызывает некоторое возмущение… фаворитизм все-таки неизбежен. Но ничего такого, с чем мы не могли мы справиться, конечно.

— Может, тебе стоило бросить все и начать разводить рыбок? Они, кроме всего прочего, всегда молчат.

Мэлгон поморщился.

— Не иронизируй. Популяция замкнутая, если ничего не контролировать, очень быстро начнется вырождение. Мы, конечно, регулярно делаем генетические присадки, но это тоже… непростой процесс.

— А я-то думал — что ты делаешь в Кармартене. А у тебя было очередное плановое похищение младенцев.

— Ты прекрасно понимаешь, что это не доставляем мне никакого удовольствия. Но есть вещи, которые должны быть сделаны.

— Я всегда восхищался твоим чувством долга, Мэлгон. Ты же знаешь, сам я для подобного  слишком… гедонист.

— Возможно, тебе стоило меньше общаться с Эпикуром.

Они посмеялись.

 

Вершину холма венчала широкая площадь, в центре которой высился круглый храм. Мэлгон гордо обвел рукой свои владения.

— Видишь? Ты утверждал, что невозможно создать стабильный локус. Что невозможно создать и поддерживать что-то, отделившись, за счет своих собственных сил. Но мне это удалось. Я создал идеальный город. Идеальный народ. Идеальный симбиоз между пастухом и стадом. Я поддерживаю их благосостояние — они меня кормят. Совершенна автономия.

Эльфин хмыкнул:

— А что насчет «генетических присадок»?

Мэлгон отмахнулся:

— А, это временные трудности. Был проект по увеличению одаренности, и в качестве побочного эффекта мы получили падучую. Издержки селекционного подхода. Поколений через пять, я думаю, нам удастся от нее избавиться. Видел бы ты, в каком состоянии я это племя подобрал! Кучка голодных дикарей, едва прикрытых шкурами. А  сейчас? Я дал им науку. Архитектуру. Ремесла. Посмотри на них, Эльфин, это настоящее произведение искусства! Люди — это глина, из них можно вылепить что угодно. Нужно только приложить достаточное усилие.

— Благостная картина, — Эльфин потер подбородок. — Но, что бы ты ни говорил, Мэлгон, люди — народ падший и для таких… райских условий определенно не созданы. Напряжение неизбежно должно накапливаться, и мне интересно, как вы его сбрасываете.

— Существует такая мера, как общественное порицание.

— И в чем же оно выражается?

— В побивании камнями, как правило. С женщинами всегда какие-то проблемы. То одна вздумает румяниться, то другая носить каблуки, то изобретет длиннополое платье, чтоб скрывать свои дубоватые ноги… Разумеется, таких горожане предают смертной казни.

— Нда? И какова же твоя позиция как верховного божества по этому вопросу?

— Солнцеликий милостив. Смертные приговоры в Городе Солнца не приводятся в исполнение, пока сам приговоренный с ним не согласится. Смертная казнь происходит через побиение камнями. Дабы не осквернять город Солнца наличием палачей, казнь приводится в исполнение самими жителями города. Одновременно они возносят молитвы божеству и возносят рыдания о том, что им приходится отсекать с государственного древа гнилой побег. Впрочем, если кто желает покончить с жизнью сам, ему предоставляются все возможности для самосожжения.

— Знаешь, Мэлгон, — задумчиво сказал Эльфин. — Я должен принести тебе свои извинения. Когда ты сказал, что устройство твоего города меня поразит, я не поверил, и зря. Ты определенно превзошел самого себя.

Мэлгон самодовольно усмехнулся.

— Я знал, что ты оценишь.

— О, — протянул Эльфин. — Я оценил, не сомневайся.

Они прошли через гулкий храм с колоннами, хорами и алтарем и поднялись этажом выше, к галерее, опоясывающей купол по внешней стороне.

Мэлгон распахнул перед Эльфином дверь в довольно просторную комнату с высоким стрельчатым окном. Город отсюда был виден как на ладони.

— Это одна из келий вокруг храма, где живут священники и подвижники Солнцеликого. Аскетично, конечно, но правитель должен подавать пример своим подданным. Надеюсь, тебя это не смутит.

— Нисколько. Будь тут доска и кости, я бы даже предложил тебе сыграть партию. Как в старые добрые времена.

— Я бы даже согласился, — вздохнул Мэлгон. — Но фидхелл, шахматы, камушки и прочие сидячие игры у нас под запретом. Это неполезно. Но ты попал очень удачно — завтра финал больших состязаний, приуроченный к ежегодному празднеству. Ты сможешь увидеть цвет города во всей красе.

— Жду не дождусь, — ответил Эльфин.

 

Трон Солнцеликого был установлен у дверей храма. По правую руку поставили кресло для Эльфина. Рядом располагалась свита Мэлгона, так называемые соправители — Пон, Син, Мор и Рин. Они старательно не обращали на Эльфина внимания. Эльфин следил за ними краем глаза, но не слишком внимательно — между ними и Эльфином, конечно, не было слова о ненападении, но проблемы они бы не представляли и все вместе. Эльфин отлично знал эту породу — от них можно было не ждать подвоха. У приспешников Мэлгона всегда страдала инициатива.

Перед храмом огородили место для состязаний. Вокруг теснилась праздничная толпа. От любой другой толпы она отличалась только, пожалуй,  одинаковостью и однотонностью одежды. Эльфин вгляделся.

Это было все равно, что вглядываться в песок на пляже — если ты не можешь найти различий, значит, ты недостаточно внимателен. Они отличались — прядью, как бы невзначай выпущенной из уставной косы, случайной складкой на уставной одежде, мимикой, статью, осанкой, походкой, и чем больше старались походить друг на друга, тем больше бросались в глаза самые мелкие различия — прежде всего, им самим.

Мэлгон скользнул взглядом поверх голов и удовлетворенно улыбнулся. В его глазах мелькнуло предвкушение.

— Победивший в состязаниях, — пояснил он, — получает титул Сына Солнца и удостаивается чести во имя спасения своей родины и всех ее жителей принести себя в жертву Солнцу.

— То есть тебе, — уточнил Эльфин. Мэлгон кивнул:

— То есть мне.

Эльфин пошевелил в воздухе пальцами:

— Где-то я уже встречал нечто подобное.

Мэлгон улыбнулся:

— Рабочую схему всегда приятно позаимствовать. О Едином можно многое сказать, но в изощренности ума ему не откажешь.

— Какой вопиющий антропоморфизм в трактовке, — хмыкнул Эльфин. —  Не ожидал от тебя такого.

Мэлгон поднял бровь:

— Скажешь, что я не прав?

Эльфин улыбнулся уголками губ:

— Скажу, что я не теоретик.

Прозвенел гонг.

Хор затянул гимн.

Славься, славься, Солнцеликий,

Славься, славься, Справедливый,

Славься, славься, Милосердный…

— Не надоедает? — вполголоса спросил Эльфин минуте этак на десятой.

Мэлгон поморщился.

— Я этим наслаждаюсь не больше, чем ты. Ритуалы необходимы. Они очищают сознание людей и подготавливают их к происходящему.

— Понятно, — сказал Эльфин.

Празднество было похоже на все остальные такие празднества — состязания в метании копий и стрельбе из лука перемежались тщательно отрепетированными танцами, чтение од, восхвалявших город Солнца — опять состязаниями в борьбе и беге. Прекрасные женщины под грохот барабанов и пение труб венчали лаврами победителей. С каждым кругом их становилось все меньше и меньше. Когда солнце достигло зенита, остался только один.

Победитель вышел вперед. Он был совсем молод, даже для человека, с правильными чертами лица, с серьезным и вдумчивым выражением, с еще сбитым дыханием после борьбы и бега.

У широких ступеней храма он остановился на миг, чтобы сделать глубокий вдох. Чуть ссутулились еще блестящие от пота плечи, чуть сошлись широкие брови, чуть застыл взгляд, фокусируясь на чем-то за пределами видимого.

Нет мудрей и прекрасней моей жены и нет бардов, равных моему сыну.

Слова прокатились по всей площади — не как сказанные вслух, а как мысль, мгновенно вспыхнувшая у каждого в мозгу.

Мэлгон бросил на Эльфина гневный взор.

— Простите, — кротко произнес Эльфин. — Вырвалось.

Конечно, ему показалось. Просто показалось. Но это уже не имело значения.

Юноша поднялся по ступеням и остановился перед троном.

— Как твое имя,  о достойнейший? — спросил Мэлгон.

— Я — Гвальхмаи, — ответил тот.

— Желаешь ли ты принести себя в жертву Солнцу во имя своих сограждан? — спросил Мэлгон.

— Да, — твердо ответил Гвальхмаи. — Желаю.

— Да будет так.

Гвальхмаи преклонил колено, склонил голову и протянул руки вверх, вкладывая их в ладони Солнцеликого.

— Стань же, Истинный Сын Солнца, блеском в его короне, копьем в его руке, светом его пламени! — провозгласил Мэлгон.

Все затаили дыхание, ожидая, когда юноша рассыплется ворохом искр.

Ничего не произошло.

Пауза затянулась до неприличия. Многовековой ход ритуала был нарушен.

— Свершилось знаменательное, — громко сообщил Эльфин. — Теперь у тебя есть шанс радовать Солнцеликого не своей смертью, а своей жизнью.

Он встал со своего места, поднял юношу за плечи и аккуратно втиснул в свое кресло, а сам встал за спинкой.

Толпа ахнула.

— Воистину так, — наконец, произнес Солнцеликий и сделал повелительный жест. Церемония продолжилась своим чередом, хотя и несколько неуверенно. Гвальхмаи сидел, боясь пошевелиться. Мэлгон со свитой сохраняли бесстрастное выражение, как и подобает воплощенным божествам. Эльфин, небрежно опираясь о спинку трона, разглядывал толпу.

Начался и закончился еще один заунывный гимн, отплясали сложный танец аккуратно одетые общинные дети, прошли строем стрелки и копейщики, сверкая начищенными щитами. Солнцеликий поднялся с трона, торжественно благословил толпу и повернулся, чтобы уйти.

— А мне… что мне теперь делать? — вырвалось у новоиспеченного Сына Солнца.

— Отдыхай, — величественно обронил Мэлгон. —  Сегодня был славный день. Когда ты понадобишься — тебя призовут.

Гвальхмаи упал на колено в поклоне.

Солнцеликий со свитой скрылись внутри храма.

Как только захлопнулась последняя дверь, Мэлгон схватил Эльфина за грудки и впечатал в стену:

— Как. Тебе. Это. Удается?! — зашипел он. —  Как тебе удается всегда нарушать свои клятвы, Гатта?!

Эльфин не сопротивлялся.

— Мэлгон, — мягко сказал он. — Ты сам взял с меня слово не попускать порчи. Если бы я не вмешался, этот юноша определенно бы… попортился.

— Ты заклинил систему!

Эльфин пожал плечами.

— Локус стабилен.

Мэлгон с отвращением выпустил Эльфина и начал мерить шагами залу.

— Бездна работы! Тончайшие настройки! Изысканнейшая работа с мировоззрением! Филигранные ритуалы! Проклятье, ты хоть понимаешь, чего мне это стоило?! Сколько времени я убил на то, чтоб как следует все откалибровать! И все насмарку!

— О, — участливо протянул Эльфин. — Я понимаю.

Мэлгон остановился прямо напротив него:

— На кой это тебе было нужно, Эльфин? — прошипел он. — Это же «златая цепь»! Ты же сам себя приковал, чистоплюй! Ладно, ты потопишь меня. Но ты же и сам сдохнешь! Зачем ты это сделал?!

Эльфин бросил взгляд за окно.

«Нет мудрей и прекрасней моей жены и нет бардов, равных моему сыну». Мысль, впечатанная в самый воздух.

По губам Эльфина скользнула улыбка.

— Действительно. Зачем.

 

Ты начинаешь с того, что для тебя существует одна-единственная дорога, мысль равная слову равная делу равная сути, единственно верная, единственно гармоничная, максимально эффективная — как путь реки, пролагающей себе русло. Как траектория пули, выпущенной снайпером в цель.

Потом ты отказываешься от нее ради возможности делать выбор. Кружить. Плутать. Ошибаться. Ты обнаруживаешь, что существует бесконечное множество путей, ведущих из точки альфа в точку омега, и дело не столько в дороге, сколько в попутчиках, и открывающихся видах, и удовольствии от странствия во все стороны света.

А потом вдруг выясняется, что мир вопиюще моноцентричен. Что в конечном счете есть только два направления — к истине или прочь от нее, а прекратить движение невозможно.

Тогда ты что-то делаешь.

С формальной точки зрения это была, конечно, ошибка, и ошибка фатальная. Запереть себя в локусе, да еще в локусе Мэлгона, да еще дав слово ничего не портить.

Эльфин прикинул, что будет дальше.

«Златая цепь» не даст ему покинуть локус.

Старая клятва не даст им с Мэлгоном поубивать друг друга и тем самым разрешить ситуацию побыстрее. Клятва, данная над волнами, сокрывшими Атлантиду. Тогда еще казалось, что можно разойтись во мнениях о целях и средствах —  и остаться друзьями.

Как мы были молоды.

Как мы были наивны.

Как все, кто живет во времени.

Оставалось ждать, кто кого пересидит. Мэлгон на своей территории, но в локусе; ритуал его сорвался, так что вскоре его одолеет Жажда и он будет вынужден искать жертву на стороне, а это тоже требует времени. А жизнь, вырванная силой, питает гораздо слабее, чем отданная добровольно — а у людей новый король, который отнюдь не дремлет.

У него самого в активе запас сил, скопленный на Авалоне (ах, нельзя жить сладко, не живя разумно, хорошо и правильно, и нельзя жить разумно, хорошо и правильно, не живя сладко!).

С шансами семь к десяти Мэлгон с присными зачахнет быстрее, чем у него закончатся силы на блокировку.  После этого начнется, конечно, самое тяжелое — Эльфин понимал, что после этого локус рухнет на его плечи. Истощение к тому времени станет значительным, и надо будет приложить большое усилие, чтобы не последовать по Мэлгоновым стопам и не превратиться в новый вариант Солнцеликого. Впрочем, Эльфин почти не сомневался, что у него хватит на это гордости. Ах, распря, старая распря, и от тебя может произойти какая-то польза.

Но по людским меркам, конечно, это все займет довольно долгое время. Возможно, за это время природа возьмет свое, и они научатся как-то жить сами. Им, конечно, не придется легко, но что поделать.

Жалко, конечно, было больше не увидеть Керидвен. Плохо, что не было возможности попрощаться, и очень нехорошо было оставлять ее вот так, в неизвестности.  Он растягивал человеческие годы, как мог, но все равно у них было слишком мало времени. Не так уж мало по счету людей, но по почти ничего по счету дану. Сколько она продержится на Авалоне без него?

Но в глобальном смысле он был за нее спокоен. Керидвен — человек, а люди выкуплены. И если красоту, и мудрость, и силу Керидвен видит он, Эльфин, то уж Единый видит-то и подавно.

Жалко было, конечно, не увидеть и не узнать, что будет дальше с Мирддином. Объединит ли он Срединные земли? Останется ли жить среди людей или вернется на Авалон? Будут ли у него свои дети? Будет ли кто-то из них похож на Эльфина?

Думать об этом было тяжело, но и тяжесть эта была хороша — это означало, что он еще живет, и помнит, и чувствует. Когда последняя грань будет пройдена, когда он опять станет прядью великой реки, когда  он вернется к тому,  с чего начал, он уже не будет знать, что такое глупости, и ошибки, и сожаление, и боль, потому что именно это отличает неживое от живого, и орудие от орудующего, и непадших от фир болг, от дану и от людей.

 

Заклятие  на площади маячило, как бельмо на глазу.

Мэлгон скрипнул зубами.

Он же знал, знал, знал, что нельзя связываться с Гаттой.

Он же знал, знал, знал, что оценить красоту конструкции он сможет не больше, чем свинья — бисер.

Он же знал, знал, знал, что проклятый Гаттамелата найдет способ вывернуться из любой клятвы, а хотя бы и со шкурой.

Вот тебе старая дружба. Вот тебе доверие.

Все придется зачищать до основания.

Они уже сомневаются. Они уже задают вопросы. О нет, не вслух, но скоро дойдет и до этого.

Ничего. Он начнет заново. Не в первый раз.

Но сперва…

Ах, Гатта, Гатта, Гатта.

Ты у меня узнаешь, как врываться в чужой дом.

Ты у меня поймешь, как портить чужое имущество.

Ты у меня увидишь, как играть в бульдозер в цветочной лавке.

Медовый рыцарь. Любитель истины.

Я ее вколочу тебе в глотку так, что мало не покажется.

— Гатта должен отказаться от своих слов, — сказал Мэлгон вслух. — Сам.

— Это будет трудно, — произнес Рин.

Мэлгон еще раз вгляделся в заклятие.

— Ступай на Авалон. Найди его жену.

— Принести ее голову? — спросил Рин.

— Нет. Смерть — это слишком… окончательный вариант. Он должен беспокоиться. Он должен осознать свое бессилие. И он должен понять, что это только начало.

 

Рин сбрызнул водой зеркало.

Ждать пришлось недолго. Металлическая гладь пошла рябью. В зеркале появилась женщина.

Ничего особенного в ней не было.

Собственно, это сильно упрощало дело, поскольку значило, что ключевые для заклятия «красота и мудрость» относятся не к сфере объективных фактов, а к сфере субъективной уверенности Гатты.

Ну что ж. Значит, следует поставить Гатту между его верой и фактами, а дальше он сам себя разорвет.

— Вы — супруга Эльфина? — спросил Рин.

Женщина пригладила волосы нервным жестом.

— О. Да, конечно. А кто вы?

Рин скупо улыбнулся.

— Скажем так — старый знакомый. Очень старый.

— Где он сейчас?  С ним все в порядке?

— Я думаю, нам следует встретиться. Лично. И обсудить этот вопрос. И, как вы понимаете, этот разговор не стоит… афишировать.

Женщина обхватила себя за плечи.

— Если я… если я попробую воспользоваться порталом за пределы Авалона, вопросы обязательно возникнут.

Рин раздвинул губы в улыбке.

— А вы пригласите меня к себе. На правах хозяйки дома. И мы поговорим. Наедине.

Краска сбежала с ее щек.

— Когда? — спросила женщина.

— Когда захотите, — улыбнулся Рин. — И если захотите, конечно.

Теперь она покраснела.

С мудростью тоже не ахти, подумал Рин.

Женщина в зеркале выпрямилась, сжимая в руке цепочку на шее. Что у нее там, амулет?

— Будьте моим гостем. Чем скорей, тем лучше.

— Значит, сейчас, — сказал Рин и прошел сквозь раму.

 

Он оказался в довольно просторной комнате. Судя по запаху, в основном, она использовалась для приготовления пищи. Рин прислушался, готовый тут же отступить — но хозяйка действительно была одна.

Женщина суетливо  собирала на стол. Руки у нее дрожали, вода расплескивалась.

— Присаживайтесь. Пожалуйста. Чаю? — жалко спросила она.

Рин сел, упер локти в стол и переплел пальцы.

— Вы же понимаете. Делить с вами трапезу — не в моих интересах. Это очень… наивная уловка.

Женщина отвела глаза.

Рин неторопливо продолжил.

— Столь дорогой вашему сердцу Эльфин сейчас находится у нас… скажем, в гостях.

— У вас — это где?

— У нас — это у нас, — Рин скупо улыбнулся. — Он  несколько… злоупотребил нашим гостеприимством. И в наших общих интересах сделать так, чтобы он вернулся к вам как можно быстрее. Собственно, я здесь для того, чтобы понять, как лучше его… мотивировать. У вас есть какие-нибудь идеи?

— Я… я могла бы с ним поговорить, — неуверенно сказала женщина.

— Боюсь, это невозможно.

— Можно было бы что-нибудь передать… — она потеребила цепочку на шее. На пальце блеснуло кольцо.

— Передать… это мысль, — медленно кивнул Рин. — Он бросил взгляд на украшение. — Это Эльфин вам подарил?

— Да, — женщина покрутила металлически ободок на пальце. — Обручальное.

— Нет-нет, не снимайте, — Рин сделал отрицающий жест. — Позволите?

Женщина протянула вперед руку. Рин аккуратно притянул ее к себе через стол и чуть наклонился вперед, присматриваясь к безделушке. Да, сомнений не было — эта вещь когда-то принадлежала Эльфину. Побег папоротника, сорванный, обернутый вокруг пальца и обращенный в золото. Очень по-авалоновски.

Рин сделал быстрое движение. Лезвие сверкнуло и вонзилось в столешницу — нож отсек безымянный палец, не задев среднего и мизинца. Женщина дернулась, отшатываясь — разумеется, бесполезно. Свободной ладонью она зажимала рот, давясь криком, расширенные от ужаса глаза стремительно наполнялись слезами. Рин вынул из кармана иглу-анестетик и воткнул над костяшкой. Кровь перестала течь. Это было хорошо — Рин терпеть не мог неряшливости.

— Тшшш, — сказал он. — И совсем не больно.

Он выпустил женщину; она попятилась и вжалась в угол, мелко хватая воздух ртом, как делают собаки в жару.

Рин достал шкатулку, промокнул излишки крови и аккуратно вложил туда отрубленный палец.  Активировал шкатулку, сунул ее во внутренний карман, огляделся и вытер со стола.  Оставлять за собой беспорядок было бы просто невежливо.

Женщина не проронила ни слова, только следила за ним из угла. Веки у нее набрякли, лицо шло пятнами, из носа текло. Рин до последнего ждал, не попробует ли она что-нибудь выкинуть — но она даже не попыталась. Жаль.

Рин поднялся и склонил голову, прощаясь:

— Спасибо за идею. Я надеюсь, она поспособствует скорейшему достижению согласия между нами и Эльфином.

«Нет прекрасней и мудрее». Подумать только.

 

— У нас для тебя подарок, — сказал Мэлгон и уронил на стол перед Эльфином шкатулку.

Эльфин поднял брови.

— Открывай, не бойся, — поощрил его Мэлгон. — Не взорвется.

Эльфин нажал кнопку.  Шкатулка открылась. По бесстрастному лицу Эльфина скользнула тень какого-то выражения — и исчезла.

— Ты, конечно, можешь сколько угодно спорить со мной, — произнес заранее заготовленную фразу Мэлгон. — Но факты ты отрицать не можешь.

— Факты… — Эльфин взял шкатулку, повернул к свету и начал комментировать содержимое. — Безымянный палец левой руки. Принадлежит женщине, смертной, в возрасте… ну, для людей бы я назвал это преклонным возрастом. Ноготь коротко острижен. Ах, нет, обкусан. Да, еще эта рука пару дней назад месила тесто. На пальце кольцо, которое я когда-то подарил своей жене.

Эльфин со стуком захлопнул шкатулку, сунул ее в рукав и откинулся на спинку кресла. Глаза у него искрились.

— Ах, Мэлгон. Боюсь, тебя обвели вокруг пальца. В буквальном смысле.