Меня зовут Анжéлика.

Тáмара сказала, что у девочки должно быть красивое имя.

Ну да, сказал Арно. Квинтэссенция. Или Мелиорация.

Тамара сказала, что он железный чурбан и ничего не понимает.

И это я слышу от Тэ, сказал Арно.

Меня. Зовут. Тамара, железным голосом сказала Тамара. А ЕЕ будут звать Анжелика.

Ладно, Тэмми, как хочешь, сказал Арно и поднял раскрытые ладони вверх.

И меня стали звать Анжелика.

 

У меня длинные светлые волосы, большие голубые глаза и платье с оборками.

Я меньше Тамары и совсем меньше Арно, мне приходится задирать голову, чтобы на него смотреть. Он часто говорит странные вещи. Тамара говорит, что он так шутит, но у него всегда одно и то же выражение лица, поэтому я часто не понимаю, когда он шутит, а когда нет. Тамара говорит, на самом деле он веселый.

Тамара на самом деле серебристая и блестящая. У нее тоже бывают светлые волосы и голубые глаза, но не всегда. Конрад сделал меня, потому что его попросила Тамара.

Конрад почти одного со мной роста, потому что он всегда сидит. У него болит нога, и еще у него нет одного глаза. Зато у него есть летающее кресло с разноцветными кнопочками, которое возит его по воздуху. Конрад — человек. Я не знаю, что такое человек, а когда я спросила, Конрад засмеялся, и сказал, что если бы люди знали ответ на этот вопрос, то он бы сейчас плясал чечетку на Бродвее.

Я знаю, что такое чечетка. Это такой танец. Я взяла у Конрада со стола кусок какой-то антенны, чтобы он был вместо тросточки, и показала, что знаю.

Конрад посмотрел и сказал, что меня надо было назвать Рыжей. Но я же не рыжая!

Конрад сказал, что это неважно. Его я тоже часто не понимаю. Но он пообещал, что сделает мне на туфли набойки, чтобы было звончее танцевать. Он славный.

Это он сделал меня, чтобы я пела и танцевала. Это мое Дело. Дело Конрада — чинить и создавать новое, Арно — защищать, Тамары — ходить на Разведку. А еще есть Максимус Максимум, у него большая зеленая кабина и гусеницы, и его Дело — возить. И Виктор, и Чжоу Тян, и много других, которых я пока не знаю. Конрад говорит, что мы все познакомимся, когда наступит сезон дождей и придет время сидеть в Бункере. Я хочу, чтобы он наступил поскорее, а Конрад говорит, чтобы я не торопилась и что мне еще надоест.

 

Когда Тамара уходит на Разведку, я скучаю без нее. Обычно мне не бывает скучно, потому что вокруг очень много Музыки. Музыка — это когда ты прислушиваешься, но не наружу, а вовнутрь, и тогда становится ясно, что надо сделать прямо сейчас, чтобы стало Красиво.

Красиво — это когда Правильно, а Правильно — это когда Красиво. Я не знаю, как объяснить, но когда стоишь на проволоке на одной ноге и жонглируешь кольцами, ты можешь делать только Красиво и Правильно, иначе упадешь. Я, правда, пока не падала, но все равно знаю.

Если хорошо прислушаться, можно услышать про кого-нибудь. Про Конрада — это как будто саксофон и такой низкий неторопливый голос. Или про Арно — это что-то такое быстрое, с перебором струн и барабанами. И, когда Тамара опять уходит, я сажусь, крепко зажмуриваю глаза и начинаю слу

 

ааааммммммоооооооооррррррррреееееее мммммооооооооооооооооооооорррррррррррррррееееееее

миррррррррррррррррбездооооооооооооооооооооооооооооооооооооооннннннннныыыыыыый ммммеееееееееееерррррррный шшшшшшшшшшшшшшеееееееееелесссссссссссссссссссссст

 

Когда я открываю глаза, я сижу на верстаке в мастерской у Конрада, а Тамара стоит рядом и протирает мне лицо ваткой. Голова у меня тоже как будто забита ватой — глухой и мягкой, и от этого все вокруг какое-то плоское.

Не шевелись, пожалуйста, говорит Тамара, и я сразу же пытаюсь поболтать ногами, но совсем их не чувствую. Я смотрю вниз, и вижу, что кожа на ступнях вся изодрана, из левой щиколотки торчат провода и шестеренки. И платье все грязное и изорванное.

Ой, говорю я. Так теперь всегда будет, да? Тамара, я не хотела, Тамара, я нечаянно, я только закрыла глаза и хотела к тебе дотянуться, и тут началась музыка, а потом… а потом я не помню… Я что-то не так сделала?

Тамара обнимает меня за плечи и гладит по голове. Ты ничего не сделала неправильно. Это просто кнопка.

Какая кнопка? — спрашиваю я.

У всех внутри есть кнопка, говорит Тамара. Если ее нажать, любой перестает себя контролировать. Ты ни в чем не виновата.

Я прижимаюсь к Тамаре и спрашиваю — у всех — у всех?

У всех, говорит Тамара.

И у тебя?

И у меня, говорит Тамара. Правда, я от нее не буду танцевать.

А что будешь? — жадно спрашиваю я.

Тамара щелкает меня пальцем по носу и смеется — этого я тебе не скажу. Не волнуйся, Конрад починит тебе ножки и все будет, как раньше.

Починю, говорит Конрад, вплывая в дверь. Но не сразу. Иначе мы рискуем опять найти тебя в каком-нибудь овраге. Что это была за музыка, ты помнишь?

Про море, говорю я. Я открываю рот, чтобы напеть, но тут Тамара резко замирает, а Конрад вскидывает руку и рявкает: НЕ НАДО! И добавляет тише — не надо, мы поняли. Не пой ее никогда, пожалуйста.

Тамара тихо шипит сквозь зубы что-то невнятное. Проклятье. Я думала, их уже не осталось. Я же его не слышу. Никто не слышит.

Думаю, он на последнем издыхании. Анжелика приняла сигнал только потому, что я поставил ей максимальную чувствительность. Ничего страшного, я просто завышу порог восприятия. Пару дней проведет в ангаре рядом с глушилкой, и все.

Это от глушилки у меня вата в голове? — спрашиваю я.

Конрад осекается и смотрит на меня.

В общем, да, отвечает он.

И потом всегда так будет? — голос у меня делается совсем несчастным — А как я буду петь?

Конрад неопределенно барабанит пальцами по подлокотнику.

Тамара складывает руки на груди. Отлично. Этот план отменяется.

И что ты предлагаешь? — недовольно спрашивает Конрад.

Ты ставишь глушилку на минимум, и Анжелика показывает нам, где манок. Ты его отключаешь. Я вас прикрываю.

Конрад теребит подбородок и молчит.

Отлично, договорились, говорит Тамара железным голосом.

Возьми Арно, говорит Конрад.

Нет. У поселка должен остаться защитник. Если что.

Ты все-таки рассматриваешь этот вариант, говорит Конрад.

Я всегда рассматриваю ВСЕ варианты, мягко отвечает Тамара. Даже самые невероятные.

 

На следующий день мы собираемся в Город. Тамара снаряжается так, как ходит на Разведку, и они с Конрадом залезают в кабину. Арно подсаживает меня к ним, потом затаскивает внутрь кузова глушилку, отходит и стоит в стороне, засунув большие пальцы за ремень и перекатываясь с пятки на носок.

Тамара молча салютует ему, он отвечает тем же.

Пока, Арно! — кричу я и машу ему рукой.

Арно бросает на меня быстрый взгляд и молча уходит.

Считает, что прощаться — дурная примета, гудит Максимус. Глупость несусветная, по-моему. А ну-ка, газу! Двигатели начинают урчать, а Максимус начинает мурлыкать: уби сунт, кви анте нос, ин мундо фуээээээрэ, вадите ад суперос, трансеас ад инферос…

Конрад усмехается, Тамара поджимает губы, и, не сдержавшись, фыркает, я хлопаю в такт, и мы отправляемся в путь.

До Города очень далеко. Конрад сказал, что меня нашли как раз на дороге к нему. Дорога вся в ямах и рытвинах, и Максимус то ухает вниз, то карабкается вверх. Он постоянно шутит и насвистывает военные марши, и это было бы весело, но из-за глушилки у меня голова тяжелая, и чем дольше мы едем, тем громче звучит зудение: аммммооооооррррее, ммммооооооорррре. Я пытаюсь подпевать Максимусу, но сбиваюсь, потом пытаюсь зажимать уши, но это не помогает.

Ты слышишь музыку? — встревоженно спрашивает Тамара.

Я киваю.

Все верно, говорит

Конрад. Ты покажешь нам, где она, и мы с Тамарой ее отключим.

Я киваю.

Потом мы очень долго едем, и я очень долго говорю : налево… направо… прямо… налево, хотя уже почти ничего не вижу вокруг, потом Максимус гудит: «Дальше без меня», и мы выбираемся наружу у каких-то ворот и входим внутрь, Тамара идет первой, я сижу в кресле у Конрада, и почти не могу уже ничего говорить, потому что ОНО ВЕЗДЕ, и я не знаю, куда дальше, и вдруг Тамара вскидывается и начинает стрелять, и в голове у меня становится тихо, и я вижу, что мы в каком-то огромном, темном помещении, а Тамара, развернувшись, палит куда-то вверх, и смеется, смеется, смеется.

Сверху, с галереи с грохотом рушится что-то громоздкое, откуда-то ползет дым, по лицу Тамары пробегают алые всполохи, и она все жмет и жмет на гашетку, хотя ее оружие уже давно не стреляет.

Тамара! — зовет ее Конрад. Тамара!

Она резко оборачивается на звук и смотрит на нас неузнающими глазами.

Тамара, это же мы! — растерянно говорю я.

Она медленно опускает руку и проводит ладонью по лицу. Вид ее на миг делается виноватым.

А ведь планировалось просто отключить, ворчит Конрад. Ты не только обрушила балкон, ты это все сверху еще и заварила.

Тамара бросает уже ненужный бластер в кобуру и независимо дергает подбородком. В таких местах всегда больше одного выхода. Ждите здесь, я скоро вернусь.

Конрад пожимает плечами и поправляет фильтр на переносице. Из-за него голос Конрада звучит глухо. Скоро так скоро.

Тамара бесшумно исчезает в полутьме.

Ну что, спрашивает Конрад. Ты умеешь играть в камень-ножницы-бумага?

 

К тому времени, как Тамара возвращается, я успеваю выиграть сто семьдесят два раза и проиграть примерно столько же.

Все чисто, говорит она, и зрачки ее взблескивают красным. Пойдемте.

И мы идем.

Тамара ведет нас темными, запутанными коридорами. Она двигается бесшумно и бесшумно парит в воздухе Конрадовское кресло, и ничто не нарушает давнюю застоявшуюся тишину — только иногда с потолка срывается капля воды или раздается дробный топоток крысиных лапок.

Наверное, тут когда-то многие шли до нас — я замечаю на полу то потерянный ботинок, то раскрытый чемодан, из которого все высыпалось, то какие-то бесформенные груды тряпья, и постепенно их становится все больше, и больше, и больше, так что Конраду приходится все выше поднимать в воздух кресло, а Тамаре — пригибаться, чтобы не задеть потолок.

Наконец, коридор выныривает наружу, на узкую улицу, заваленную мусором и почти перегороженную огромной металлической рамой, похожей на ворота, только без створок. Тамара выскальзывает первой, осматривается, делает нам знак рукой и отходит в сторону, делая нам знак рукой. Мы следуем за ней, но, как только кресло оказывается на пороге, над рамой загорается огромный красный глаз.

ПОЖАЛУЙСТА, ВЫХОДИТЕ. МЫ НЕ СДЕЛАЕМ ВАМ ВРЕДА. ПОЖАЛУЙСТА, ВЫХОДИТЕ. МЫ НЕ СДЕЛАЕМ ВАМ ВРЕДА. ПОЖАЛУЙСТА, ВЫХОДИТЕ — начинает твердить ровный женский голос.

Я оглядываюсь, пытаясь понять, кто это говорит — и тут Конрад стряхивает меня с колен вниз, на землю, резким движением вываливается из кресла и оно падает на меня сверху, и я вижу, как он хромает вперед, к раме, и какая у него блаженная улыбка, и как по раме бегут голубые трескучие искры. И тут Тамара вся превращается в одно большое серебряное копье и бросает себя вперед, прямо в мигающий красный глаз, раздается взрыв, вверх взметается и гаснет язык пламени, и я слышу, как падают на землю капли. Крупные, тяжелые серебристые капли. Одна с глухим звуком шлепается совсем рядом, на придавивший меня подлокотник кресла, и скатывается вниз, не оставляя на нем следа.

Я лежу на боку, и вижу одним глазом, как Конрад закрывает лицо руками. Плечи его сотрясаются. Я хотела бы подойти к нему, но не могу пошевелиться, могу только смотреть, как он стоит на коленях и сгибается, почти касаясь макушкой земли, как из приоткрытой обугленной двери медленно тянется черный дым, и как серебристые капли постепенно собираются в блестящее ртутное озерцо.

Конрад, зову я. Конрад!

Он не сразу слышит меня, и мне приходится повторять еще и еще раз. Наконец, он с трудом поднимается и, перекособочившись, ковыляет ко мне. Он уже не улыбается. Он часто моргает и старается не смотреть на меня, и морщин у него на лице, кажется, стало в два раза больше. Сейчас, маленькая, сейчас, бормочет он, с усилием переворачивает кресло, тыкает какие-то кнопки на подлокотнике и оно опять повисает в воздухе.

Сейчас, сейчас, бормочет он и подхватывает меня, чтобы подсадить — и поверх его плеча я вижу, как блестящая металлическая поверхность постепенно вспучивается, вздымается пузырем, растет, вытягивается вверх, распрямляется — и с земли, медленно распрямляясь, встает ртутная женщина.

Конрад ссаживает меня в кресло, оборачивается и хватается за сердце. Губы у него дрожат.

Тамара, выдыхает он, ты цела, Тамара.

Ртутная женщина наклоняется и обнимает нас.

Конечно, говорит она. Я ведь все-таки Т-1000.