Про оми

 

Был народ кереге.

Раз пришел к народу кереге Черный Господин, спросил — народ кереге, хотите ли вы силы?

Хотим, сказал народ кереге.

И Черный Господин дал им черный свет.

Черный свет не светит, не греет, в груди живет. Тот, кто им владеет, знает языки птичьи и звериные, не болеет, не старится, в три дня заращивает раны, проходит сквозь стены, не пьет молока, не ест белой пищи. А поить черный свет надо слезами или кровью, иначе пойдут по всему телу гнойные язвы и умрешь в муках.

Не сказал об этом Черный Господин. Был народ кереге — стали демоны-сутха. Стали служить Черному Господину денно и нощно, словом и делом, от летнего солнцеворота до зимнего. Полгода службу служат, полгода живут не тужат, а ему все едино — кто бы ни кормил черный свет, все радость.

Раз послал он малого демона-сутха украсть кипень-цветок из сада Белой Госпожи. За огненной рекой, за высокой горой, за темным лесом, за синим плёсом нашел он цветок — а рядом с ним стоит Белая Госпожа, струится белый плат. Тут бы ему и смерть пришла — да Белая Госпожа сорвала своей рукой кипень-цветок, протянула ему. Сжал демон-сутха его в ладони, и утих в его груди черный свет.

Поклонился он Белой Госпоже, прижал цветок к груди и побежал домой. Раздал всем белые лепестки.

Были демоны-сутха, стали народ оми.

Оми ростом невелики, лицом белы, волосом чернявы. Знают язык птичий и звериный, не болеют, не старятся, раны заживляют три дня, проходят сквозь стены. Живут в потайных селениях, ткут шелка узорные, играют на золотых колокольцах. В груди у каждого оми белый лепесток черный свет оборачивает. Оттого нельзя оми видеть зла, слышать зла, совершать зло — порвется белый лепесток, позабудет оми свое имя, станет опять демон-сутха. Убьют его оми со скорбью великою, плакать будут долго, замолчат по всей земле гонги медные, колокольцы серебряные, бубенцы золотые.

Встретишь оми — поклонись со всем вежеством, говори учтиво, поступай по совести — и с чадами, и с домочадцами, и с близкими, и с дальними, и знакомыми, и с незнакомыми, а не то огорчится оми, запереживает, испугается, сердцем заболеет, станет демоном-сутха и убьет всех, всех, всех.

 

Про айе-шех

 

«…возле Северных гор живет племя, почитающее огненных птиц айе.

Огненные птицы айе живут в горах, не вьют гнезд и не высиживают яиц, однако же их число остается постоянным. Для этого, когда птице айе приходит время умирать, она спускается с отрогов гор вниз, к людям, и из их числа берет себе потомство.

Происходит это так.

Изредка в племени рождаются дети, называемые айе-шех, что значит «предназначенные айе». Отличают их так: войдя в возраст, они не пьют хмельного, не отбрасывают тени в полдень и не имеют потомства. Айе-шех, опознанные племенем, получают отдельную хижину и живут, ни в чем не зная нужды, но томятся.

Больше всего на свете айе-шех ждет, что за ним прилетит айе. Срок жизни айе много дольше людского, и айе-шех может прожить в своей хижине долгую жизнь и умереть человеческой смертью. Тогда старейшины срезают его имя со священных столбов, на которых высекаются имена живущих, и хоронят его на дальней пустоши, чтобы его злая удача не перешла на племя.

Если же айе-шех будет удачлив, то он увидит, как с небес на огненных крыльях спускается птица айе. Тогда айе-шех выбегает ей навстречу,айе вцепляется в него когтями, выпивает его глаза и вырывает сердце. После этого айе-шех падает замертво, а его дух обретает огненные крылья и становится новой айе.

Старая же айе падает и рассыпается пеплом. Этот пепел смешивают с истолченными костями тела айе-шех и развеивают над полями племени, дабы даровать им плодородие и защиту от злых духов.»

Три князя

 

На юг — равнины, на север — горе, на восток — горы, на запад -море. Посреди моря стоит бел-горюч камень, на камне царь-девица сидит, слезой камень точит. Махнет рукавом -день, махнет рукавом — ночь. То не сказка, призказка, сказка впереди будет.

Было три брата — Князь воды, Князь огня, Князь ветра. Князь ветра нашел землю за морем, Князь воды братьев на кораблях привез, Князь огня пламя в очагах зажег.

Солнце над той землей высоко ходило, и не было в ней смерти. Князь воды корабли строил, Князь ветров песни пел, а Князь огня сделал золотое колесо, да пустил по небу.

Да солнце высоко стоит — не видно золотого колеса.

И пришел к Огненному князю старец, и говорит — ай, хороша задумка, князь, да никто не видит! Хочешь, помогу?

Согласился Огненный князь.

Протянул старец руку, сунул в карман солнце — и был таков.

Пала на землю трех братьев тьма.

Высоко покатилось золотое колесо, да светло не стало… а народ в той земле умирать начал.

Понял Огненный князь, что старец — это смерть была. Стал войско собирать.

Говорит ему Князь ветров — жди, соберу я своих слуг со всех концов земли. Рассеют они тьму, легче будет.

Трус, закричал Огненный князь. Не буду ждать, не надо мне твоих слуг, сам я воевать пойду, хватит мне своего огня!

И забрал искру из очагов, и в земле Князя ветров все огни потухли.

Пришел он к Князю воды, говорит ему — я за море иду смерть искать, дай мне свое войско, дай мне свои корабли.

Отвечает ему Князь воды — ты и сам сгинешь, и других погубишь. Не помощник я тебе.

Пожалел ты мне кораблей и войска -так все одно не будет их у тебя! — крикнул Огненный князь.

И вышло пламя из очага, и пожрало Князя Воды, и его народ, и его корабли.

— Так не сможет ничто напоить тебя! — крикнул Князь воды и умер.

И море стало как камень, и Огненный князь со своим войском перешел его. Но ни водой , ни вином и ни кровью он не мог напиться — и погиб от злой жажды он и все, кто были с ним.

А Князь Ветра собрал воинство со всей земли — да некому осветить ему путь, некому перевезти его за море.

Когда найдется тот, кто возьмет искру от очага, да построит корабль, да переплывет бескрайнее море — то явится из-за моря Князь ветра, вызволит из темницы настоящее солнце, и не будет больше смерти.

Болотный Нгвембе

 

Мбонга Римбо был двадцать седьмым вождем племени мберасу.

Нгвембе Мбау был старшим сыном вождя Мбонги и красавицы Утулете. Нгвембе Мбау был рожден, чтобы править от реки Мхасу до реки Улунаге. Он рос веселым, смышленым и сильным, и все четыре жены вождя любили его, как родного, но, когда Нгвембе Мбау шесть раз увиде Большой Дождь, он начал задыхаться и кашлять.

Три дня и три ночи три жены вождя и старшая, Утулете, поили его отваром из травы нсу, курили над его головой дым и плясали по земляному полу, отгоняя немочь. На четвертый день шаман племени сказал так — это болотные духи выбрали Нгвембе Мбау себе в жертву. Отнесемте его на болота, положим его в заросли горькой травы нсу.

— Кто вдыхает водух над болотами — теряет разум, — сказал вождь Мбонга. — Как я отнесу туда своего сына?

— Если ты не отнесешь его — он умрет, — сказал шаман.

Заплакал вождь Мбонга Римбо, но поднял на руки Нгвембе Мбау и отнес его на болота, положил его на зеленый мох.

Вытянулся Нгвембе Мбау, вздохнул полною грудью, перестал харкать кровью.

— Духи приняли жертву, — сказал шаман. — Нгвембе Мбау не может быть там, где пребывает народ мберасу, и народ мберасу не может быть там, где пребывает Нгвембе. Но пусть же народ мберасу раз в три дня приносит на край болот сладкой бататовой каши, и пусть Болотный Нгвембе приносит раз в три дня на край болот листья горькой травы нсу. Так сказали духи, и так будет хорошо.

 

Так старший сын вождя перестал зваться Нгвембе Мбау и стал Болотным Нгвембе.

 

Но старшая жена вождя, красавица Утулете, сказала так — мой Нгвембе всего шесть раз видел Большой Дождь, как я его оставлю? Кто научит его плести циновки, кто научит его слагать песни?

И вождь Мбонга Римбо сказал так — мой Нгвембе только шесть раз видел сезон дождей, кто научит его метать копье, кто научит его стрелять из лука?

Тогда шаман взял сухую тыкву-горлянку, насыпал в нее речного песка, заткнул ее пробкой из дерева ур и сказал так — приходите к Болотному Нгвембе, учите его, как плести циновки, как слагать песни, как метать копье, как стрелять из лука, пока на ветке висит тыква, пока сыпется из нее песок. Но знайте — как только песок кончится, болотные духи отнимут у вас разум.

Так приходили к Болотному Нгвембе вождь Мбонга Римбо и прекрасная Утулете.

 

Но Болотный Нгвембе только шесть раз видел Большой Дождь, и, хоть смирился он с тем, как приходит и уходит вождь Мбонга Римбо, слишком краткими были ему встречи со своей матерью, прекрасною Утулете. Взял Болотный Нгвембе тыкву-горлянку, наполнил ее песком, оставшимся с прошлых встреч на болоте, заткнул пробкой из дерева ур.

Пришла к нему прекрасная Утулете, обняла его, запела:

— Тум, тум,

крадется по небу месяц,

тум, тум,

метит копьем в тучи.

Есть ли песок в горлянке?

— Есть, матушка, — ответил Нгвембе.

Обняла его прекрасная Утулете, запела:

— Тум, тум,

Крадется по небу месяц,

Тум, тум,

Метит острогой в рыбу.

Есть ли песок в горлянке?

— Есть, матушка, — ответил Нгвембе.

Обняла его прекрасная Утулете, запела:

— Тум, тум,

Крадется по небу месяц,

Тум, тум,

Метит стрелой в сердце.

Есть ли песок в горлянке?

Подменил Болотный Нгвембе горлянку, ответил:

— Есть, матушка.

Вскочила прекрасная Утулете, закричала:

— Аааай, кто ты, болотный дух? Отдай мне моего сына!

Вынула острый нож, пырнула им Болотного Нгвембе. Упал Болотный Нгвембе в заросли горькой травы нсу. Расцарапала себе лицо прекрасная Утулете, с воем побежала прочь.

Нашел ее шаман, привел за руку обратно к племени мберасу.

Увидел Мбонга Римбо ее лицо, ужаснулся, сказал так:

— Есть кроме Болотного Нгвембе у тебя другие дети, нет у меня, кроме тебя, другой Утулете.

Так запретил он народу мберасу подходить к болотам.

 

Когда очнулся Болотный Нгвембе, рана его была перевязана, а над ним стоял шаман.

— Почему духи так жестоки? — спросил Болотный Нгвембе.

— Нет никаких духов, — сказал шаман. — Это горькая трава нсу лечит тебя и лишает разума всех остальных.

— Кто в этом виноват? — спросил Болотный Нгвембе.

— Никто, — сказал шаман.

— Зачем ты сказал про духов народу мберасу? — спросил Нгвембе.

— Жить без духов народу мберасу было бы слишком страшно, — сказал шаман.

 

Так Болотный Нгвембе стал жить один на болотах, и никто не навещал его.

 

Прошло еще шесть Больших Дождей, и еще три, и Болотный Нгвембе услышал рядом со своими болотами пение рога.

Подошел он поближе, и увидел мертвого человека. Лицо у него было белое, и волосы у него были белые, и он сидел он верхом на звере, который был похож на гну, но не гну, и в руках у него было длинное, блестящее ружье.

— Зачем ты пришел на мои болота, мертвый человек? — закричал Нгвембе Мбау.

— Я не мертвый, — сказал человек. — Но мою дочь укусила змея, и она умирает. Проведи меня через свои болота, Нгвембе Мбау, чтобы я мог на той стороне найти для нее лекарство.

Он показал на корзину за своей спиной, и Болотный Нгвембе увидел там спящую девочку. Лицо у нее было белое, и волосы у нее были белые, а по лбу стекал пот.

— Почему ты не едешь другой дорогой? — спросил Нгвембе.

— Другой дорогой я не успею, — сказал человек.

— Воздух болот лишит тебя разума. Ты убьешь или свою дочь, или меня, или себя.

— Я дам тебе веревку, чтоб связать меня и сонный напитоК, чтоб напоить меня. Ничто не будет угрожать тебе, Нгвембе Мбау. В награду я дам тебе свое лучшее ружье и патроны к нему, если ты переведешь меня.

— Почему ты не думаешь, что я обману тебя, брошу тебя в болота, и сам возьму твое сверкающее ружье? — спросил Нгвембе.

— А ты обманешь? — спросил белый человек.

— Нет, — сказал Нгвембе.

— Это хорошо, — сказал человек и улыбнулся. — Ибо иначе я стану голодным духом, Нгвембе Мбау, и боле на твоем болоте не будет тебе жизни.

Зубы у него тоже были белые, а губы красные, как цветы горькой травы нсу.

— Хорошо, — сказал Нгвембе. — Я переведу вас через болота.

— Сколько это займет времени? — спросил человек.

— День и еще день, — сказал Болотный Нгвембе.

— Хорошо, — сказал человек.

Он достал из сумы бутыль, гладкую и прозрачную, обернулся, и дал глотнуть своей дочери. Потом глотнул из бутыли сам, и протянул ее Нгвембе.

— Теперь смотри, — сказал человек. — Как увидишь, что я просыпаюсь, дай мне два глотка, но не больше.

А потом он дал Болотному Нгвембе веревку, и Болотный Нгвембе крепко связал его, и привязал к седлу, и взял за повод зверя, похожего на гну, но не гну, и повел его тайными тропами сквозь болота.

 

Так шли они до самой ночи. Когда стало совсем темно, Болотный Нгвембе остановился, снял человека со зверя и привязал его к стволу дерева ур. Человек заворочался, заходили глаза под полузакрытыми веками. Болотный Нгвембе взял бутыль, гладкую и прозрачную, разжал человеку зубы костяным ножом и влил в рот два глотка, и не больше.

Потом Нгвембе отошел, чтоб выпить воды, а когда повернулся обратно — увидел, что дочь человека стоит над ним и смеется, а лицо у нее белое, волосы у нее белые, зубы у нее белые, губы красные, как цветы горькой травы нсу. А в руке у нее — костяной нож, и ножом она целит в глаз человеку.

— Отойди! — закричал Нгвембе.

Она засмеялась и ударила ножом спящего. Схватил ее Нгвембе, и она ударила ножом и его, и царапалась и вырывалась, и прокусила Болотному Нгвембе руку, как звереныш. Насилу он связал ее, и разжал ей зубы костяным ножом, и влил в рот два глотка из бутыли — два, и не больше.

Тогда она уснула, и Болотный Нгвембе перевязал раны ей, себе и спящему человеку, и караулил всю ночь, а утром посадил их на зверя, похожего на гну, но не гну, и повел их дальше.

 

Так шли они еще день и пришли к краю болот. «Нельзя мне оставлять их здесь,» — подумал Болотный Нгвембе, и повел зверя и его седоков туда, где не растет горькая трава нсу. Но от воздуха равнин отвык Болотный Нгвембе, и обессилел, и лег на землю, и уснул, не вернувшись назад на свои болота.

 

Когда Нгвембе открыл глаза, над ним стоял человек, и лицо у него было белое, и волосы у него были белые, и зубы у него были белые.

— Кто ударил ножом мою дочь? — спросил человек.

— Я, — сказал Нгвембе.

— А кто ударил ножом меня?

— Болота, — сказал Нгвембе.

— А кто ударил ножом тебя, Нгвембе Мбау?

— Болота, — сказал Нгвембе.

— Значит, кровь наша смешалась, и мы теперь родичи, — сказал человек. — Как тебе дышится, Нгвембе Мбау?

Нгвембе Мбау вздохнул и понял, что может дышать там, где нету горькой травы нсу.

— Хорошо, — сказал Нгвембе.

— Тебе помог яд из крови моей дочери, — сказал человек. — Но сейчас его больше нет. Вставай, Нгвембе Мбау, раздели с нами трапезу, будь гостем в нашем доме.

 

Так заканчивается повесть о Болотном Нгвембе и начинается повесть о Нгвембе Мбау, Нгвембе со Сверкающим Ружьем, Нгвембе Большого Дома.

 

Чумной камень

 

Шел человек по дороге и увидел чумной камень, а на нем — деньги и корзину для хлеба. «Какой-никакой, а грош», — подумал человек, взял медяк и пошел дальше.

Вечером остановился в лесу, разжег костер, лег спать — а не спится, медная монета карман жжет. Плюнул он и пошел обратно, и увидел у чумного камня высокую деву в черном платье, с лицом, белым, как снег, и губами алыми, как кровь, и в руке у нее была чаша.

 

-Зачем ты пришел? — спросила дева.

— Я пришел вернуть монету, — сказал человек.

— Кому нужен твой грош в чумной деревне? — засмеялась дева. — Там уже все умерли. Не грусти о них, путник, лучше выпей вина за упокой их душ. — И протянула ему чашу.

И человек принял ее, и сделал глоток, и дева обвила вокруг него руки и поцеловала холодными устами, и больше ничего, ничего не было в его жизни, а путники, которые видели его труп в лесу у костра, шептались: «Он умер от черной смерти», и боялись подойти, чтоб похоронить его.

 

Шел человек по дороге и увидел чумной камень, а на нем корзину, но ни одной монеты. И подумал, что давно никто не клал в корзину хлеба, и вряд ли положит, и пожалел тех, кто, быть может, лежит сейчас в нетопленом жилье при смерти, и развязал котомку, и преломил хлеб, и положил его в корзину, и пошел в деревню.

И по дороге он встретил деву в сером плаще, с покрытым лицом, и в одной руке ее был фонарь, и в другой руке она держала меч.

— Куда ты идешь? — спросила она.

— Я иду в деревню, отнести им хлеба, — сказал человек.

— Возьми мой фонарь, он поможет тебе найти дорогу, — сказала дева.

И он взял фонарь, и тот ярко осветил ему путь, и с ним входил человек в темные хижины, и видел горе, и боль, и болезнь, и страдания, и раздавал хлеб и воду, и ухаживал за больными, и так длилось три дня и три ночи, пока не осталось никого, а потом он сам слег, и начал метаться в лихорадке и харкать кровью.

И тут опять он увидел деву в сером плаще, и она сказала:

— Ты славно послужил мне. Ныне время твое пришло. — И откинула с лица покрывало, и пронзила ему грудь своим мечом, и он умер, и некому было похоронить его.

 

Шел по дороге человек и увидел чумной камень. Сотворил крест и произнес молитву, и увидел, что от камня идут две дороги, и на левой стоит дева в темном платье, с лицом, белым, как снег и губами алыми, как кровь, и в руке у нее чаша, а на поясе серп. А на правой дороге стояла дева с сокрытым лицом, в сером плаще, и в одной руке у нее был меч, а в другой — фонарь.

— Кто вы? — спросил человек.

И дева с лицом, белым, как снег и губами алыми, как кровь, улыбнулась ему и сказала:

— Я — та, с кем тебе не будет больно, с кем тебе не будет страшно. Испей вина из моей чаши, и ничто на свете не сможет тебя ранить.

И дева с лицом сокрытым ответила, и голос ее звучал сурово:

— Мы — родные сестры и враги от века. Я — Смерть, а она — Гибель, и сейчас тебе придется выбрать между нами, потому что ты — человек.

И он заплакал, и хотел бежать от них, но обернулся и увидел, что пути назад нет.

И тогда он вытер глаза и сказал: «Смерть страшна, но Гибель страшнее Смерти» — и пошел по правой дороге, и пришел в чумную деревню, и сжег чумные дома, и похоронил мертвых, и, боясь принести к людям заразу, построил на пепелище часовню, и из медных котлов и кастрюль выплавил себе колокол, и когда со стороны темного леса доносится звон — знайте, это взывает отшельник в чумной деревне: «Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей».

 

 

 

Готика

 

Она бесшумно подкрадывается к человеку, кладет острый подбородок ему на плечо, обнимает — и от легчайшего прикосновения все в нем содрогается, как расстроенная струна. Как клавиши от удара, как тело от прыжка в прорубь, как лицо от пощечины, как гордость от оскорбления.

Человек из всех сил прикусывает губу, чтобы не закричать.

Она проскальзывает мимо, грациозно опускается в кресло. Подпирает лицо ладонью — широкие шелковые рукава опадают, открывая белоснежные точеные руки. Улыбается — маленький алый рот раскрывается, как бутон, обнажая безупречно жемчужные зубы. От этой улыбки мигают и начинают чадить свечи.

— Ты не рад меня видеть?

— Рад, — отвечает человек. — Ведь это значит, что ты не стоишь за моей спиной.

Она смеется — холодным, мелодичным смехом, от которого слабеют колени. Матово блестят ее антрацитовые зрачки. Ресницы отбрасывают на холеную щеку треугольные тени, похожие на наконечники стрел.

Она обводит взглядом едва освещенную, скудно обставленную комнату:

— Что-то долго ты медлишь в этой дыре.

— Имею право, — спокойно говорит человек.

— Имеешь, — широко и хищно улыбается она, одним слитным, неторопливым движением поднимаясь. — Но никто из смертных не минует моих владений.

Она опять оказывается совсем близко к человеку. Стирает маленькую алую каплю с его подбородка, слизывает ее с пальца, улыбается:

— Ты думаешь — вот, она ждет, чтобы выпить мою кровь, чтобы вырвать и съесть мое сердце. Мягкое, сладкое человечье сердце… — Она отступает к распахнутому окну — веет холодный ветер, трепещут шторы, струятся черные шелка одеяния — и, прежде чем кануть в ночь, бросает через плечо:

— Что бы ты ни думал, я не враг тебе. Я всего лишь страж перевала — и однажды ты сам придешь ко мне.

— Да, — шепчет в след ей человек. — Но еще не теперь. Не теперь.

 

 

 

Спотыкаясь, со свистом выдыхая ледяной разряженный воздух, человек добирается до пещеры — уже в сумерках. Узкая тропа осыпается под его ногами, и осколки камня скачут вниз по откосам, оставляя за собой звонкое эхо.

Она ждет его у темного, отверстого зева пещеры. Белеют в сумраке нагие плечи, трепещут на ветру темные шелка одеяния.

— Ты пришел, — говорит она, обнажая в улыбке белоснежные острые зубы.

— Я пришел, — отвечает ей человек, и она сжимает его ладонь ледяными прозрачными пальцами и говорит:

— Пойдем.

Она ведет его темными бесконечными коридорами, вниз, вниз, вниз, в глубь земли, туда, где, освещая пещерные своды тусклыми багровыми сполохами, подземная река несет медленные бездонные воды. Она подводит его к берегу древних безымянных вод, чьи багровые, багряные, тускло мерцающие как лава, и черные, тягучие, как деготь, струи текут, не смешиваясь друг с другом, беззвучно, неостановимо и бесконечно.

Она ступает бесшумно, только спотыкающиеся шаги человека глотает и сплевывает подземное эхо.

— Еще долго? — спрашивает человек.

— Нет, — улыбается она. — Нет, — и гладит его по щеке, и обнимает его левой рукой, и проводит по плечу правой, и вонзает когти ему в грудь, и вырывает сердце.

Человек, задохнувшись, падает на колени, и она роняет ему в ладонь горячий, бьющийся комок. Он пытается вложить его в отверстую рану — но поздно. Слишком поздно.

Человек роняет из ослабевших пальцев свое окровавленное сердце в раскаленную подземную реку — и там, где оно упало, расходятся по поверхности золотые сияющие круги, они ширятся, ширятся и сверкают, золото течет, сплетаясь, но не смешиваясь с черным и алым.

Она опускается на колени, погружает руки по локоть в живое золото, набирает полную горсть, вливает в отверстую рану и смыкает ее края. Человек содрогается, поперхнувшись, хрипя, втягивает воздух, как тот, кто вытащен из воды. Поднимается, чувствуя, как бежит по жилам живой огонь, проводит ладонью по груди, смотрит на руки и видит, как светятся алым кончики пальцев. Золото дрожит и вьется по медленной подземной реке, озаряя мягким сиянием своды, указывая путь, который ведет дальше, и дальше, и дальше.

— Значит, так? — говорит человек.

— Да, — отвечает она. — Так — и никак иначе.